Прощание Зельба - [17]

Я шел вдоль Шлосс-парка к дому Шулера. Я так и не понял, почему Велькер посмотрел на нас торжествующе. И почему пропажа денег беспокоила его гораздо меньше, чем Самарина. Что бы ни произошло с потрепанными пятидесяти-и стомарковыми купюрами, взял их Шулер или нет, по логике вещей босса это должно волновать гораздо больше, чем его помощника, даже если обязанности этого надменного и вспыльчивого помощника относятся к «практической сфере». Или же они играли со мной в доброго и злого полицейского? Но тогда Самарин мог ведь показать себя во всей красе, а он хоть и с трудом, но сдержался.

Я обернулся: меня никто не преследовал, ни мой якобы сын, ни «мерседес» синего цвета. Дверь мне открыла племянница Шулера. Глаза у нее были заплаканные, и она снова разрыдалась, как только начата говорить:

— От него ужас как воняло, он все время брюзжал и цеплялся к мелочам. Но он был такой хороший человек, такой хороший! Все об этом знали, ученики его любили, навещали, он им помогал, чем только мог.

Она сама у него училась, и ее муж у него учился, они и познакомились, нечаянно встретившись в доме у Шулера.

Мы сидели в кухне, которую она хоть немного привела в порядок и помыла. Она только что заварила чай и предложила мне чашку.

— Сахара в доме нет. Хоть этого я добилась. А вот насчет алкоголя его невозможно было уговорить. — При этом воспоминании она снова залилась слезами. — Долго бы он все равно не протянул, но от этого же не легче, понимаете? От этого не легче.

— Что говорит полиция?

— Полиция?

Я рассказал ей, что ее дядюшка попал в аварию прямо у моей двери.

— Я сразу поехал в Шветцинген, чтобы рассказать вам, но полиция меня опередила.

— Да, из Мангейма тут же сообщили в местную полицию, и они заехали сюда. Совершенно случайно я оказалась в доме. Я прихожу не каждый день, он хочет… то есть он хотел… — Она снова заплакала.

— А полицейские еще что-нибудь сказали или о чем-нибудь спрашивали?

— Нет.

— Перед самой аварией ваш дядюшка побывал у меня, очень расстроенный, как будто он только что испытал шок! Казалось, его что-то очень сильно напугало.

— Как же вы позволили ему сесть за руль? — В ее покрасневших от слез глазах легко читался упрек.

— Все произошло чересчур быстро. Ваш дядя… он едва появился — и сразу же уехал.

— Вы как-то могли ведь его удержать, я хочу сказать, вам надо было… — Она вытащила из кармана платок и высморкалась. — Извините, я знаю, его было не переупрямить, если он вобьет себе что-то в голову. Я тоже хороша — набросилась на вас с упреками! Я не хотела.

Теперь она смотрела печально, но я и сам ругал себя на чем свет стоит. Вот именно, почему я его не остановил? Почему даже не попытался? На этот раз замедленными оказались не только мои эмоции.

— Я…

Я так и не придумал, что сказать. Смотрел на ее сгорбленную спину, на ее покорно сложенные руки, в которых она зажала скомканный платочек, на доброе, доверчивое лицо. Она не спросила, кто я, приняла просто как дядюшкиного друга, с которым можно разделить горе и радость. Мне казалось, что я подвел не только Шулера, но и ее тоже; на ее лице я искал отпущение своих грехов. Но не нашел.

Без исповеди отпущения грехов не дают.

16 Ниже всякой критики

Когда мы с Бригитой приехали на прощальный вечер в Пфаффенгрунд, подвыпивший Нэгельсбах пребывал в отчаянно-веселом настроении.

— А-а, господин Зельб! Сначала коллеги не хотели отправлять вашего друга на судебную экспертизу. Но я с ними поговорил, и они все сделали. Кстати, по поводу «сделали»: теперь вам придется все делать самому, я вам больше не помощник.

Его жена отвела нас с Бригитой в сторону.

— Его начальник спросил, чем может его порадовать. Боюсь, он приедет сам, без приглашения. Не могли бы вы взять его на себя? Не хочу, чтобы он попался под горячую руку моему мужу.

Сегодня она надела длинное черное платье — то ли в знак траура по поводу расставания ее мужа со служебными обязанностями, то ли потому, что оно было красивое и ей к лицу, или же она задумала кого-то изобразить, Вирджинию Вулф например, или Жюльетт Греко… или Шарлотту Корде на пути к эшафоту. Она любит такие штучки.

В гостиной и столовой, разделенных раздвижной дверью, толпились гости. Я поздоровался со знакомыми представителями полицейского управления Гейдельберга.

Бригита шепотом спросила:

— Судебная экспертиза? Он говорил о судебной экспертизе? Ты имеешь дело с судебной экспертизой?

Фрау Нэгельсбах принесла нам по бокалу абрикосового крюшона.

В квартиру звонили не переставая, приходили все новые и новые гости. Дверь в коридор осталась открытой, и вдруг я услышал знакомый голос:

— Нет, я не приглашен. Я ищу господина Зельба, мне нужно с ним поговорить.

Карл-Хайнц Ульбрих, в бежевой куртке, белой синтетической рубашке и с галстуком в цветочек! Он сразу направился ко мне, схватил меня за руку и потащил по коридору в пустую кухню.

— Это русские. — Он шептал так тихо, как будто эти самые русские стояли рядом и могли нас подслушать.

— Кто?

— Люди в банке и в синем «мерседесе». Русские, или чеченцы, или грузины, или азербайджанцы. — Он многозначительно посмотрел на меня, словно ожидая моей реакции.