Прощание с Россией - [23]

- Ганс Мюллер!

Ганс Мюллер, самый известный асc Люфтваффе, сбил над Северной Африкой и здесь семдесят два самолета. Он убил нашего командира майора С.В. Лапшенкова, на глазах у всех зажег его, когда тот учил молодых пилотов, летал с ними над Большим аэродромом, по кругу...

- Ты его, если придется, из пушки снимешь? - спросил Иван Як.

- Так точно!

- Что над ним?

- Над Мюллером... высота тысяча метров, барраж сорок два "Мессера". Высота тысяча пятьсот - барраж шестнадцать "Фокке-Вульфов"...

- Гулянье у Маланьи, - с досадой процедил Иван Як.

А где-то уж шла "собачья свалка". Дядя Паша переключился было на волну истребителей. Матерятся ребята. Кричат: "Атакую, прикрой!" "Держись, кореш!" "Мишка, не зевай! Руби его!"

- Нет, не пробьются к нам, - дядя Паша вздохнул тяжко. - Наших восемь-девять; "Мессеров", как комарья у болота.

После долгого молчания, дядя Паша углядел в небесах еще что-то.

- Над свалкой истребителей "Спитфайер" кружится. Высота три тысячи...

Английский "Спитфайер" был нашим лучшим самолетом-разведчиком. У него не было оружия, только аэрофотоаппараты, но скорость такая, что угнаться за ним не мог никто. Да и бессмысленно гнаться, когда у "Мессершмидта" горючего на сорок минут, а у "Спитфайера" на пять часов.

- "Спитфайер" ходит? - удивленно произнес Иван Як. - Тогда все, Паша, закрывай контору! В штабе все узнают и без нас, по английским картинкам...

...И снова саднящая душу тишина. Нас тащили на Луостари уже восемнадцать минут. На двадцатой все будет кончено...

Наконец, прохрипело в наушниках:

- РОбяты, а ведь нас к Герингу ведут! На личный прием.

- К какому Герингу?! - неожиданно для самого себя вскричал я. - У меня даже пистолета нет. - И, правда, у механика личное оружие - не пистолет, а винтовка.

- ПистОлета нету, - послышалось в ответ, и тут вдруг экипаж разразился громовым хохотом, от которого у меня похолодела спина.

А под нами уж белая кромка прибоя. В самом деле, ведут к Герингу...

- Земеля, если накроемся, так все вместе, - прозвучало в наушниках, и я как-то сразу успокоился.

Хотя для спокойствия, надо сказать, оснований не было никаких. Впереди показался вытянутый кишкой немецкий аэродром Луостари, а Иван Як стал снижаться и... черт побери! Мотор выпуска шасси начал свое бормотание. Вижу, "ноги" не выходят, одна только выпала из-под брюха, да и то на замки не встала.

А черное посадочное "Т" рядом, рукой подать. Сейчас грохнемся...

Нет, вторично такого ужаса я пережить бы не хотел.

Наш бомбовоз с выпущенной стойкой, вторую, видать, заело, промчал над посадочным "Т", черневшим на снегу, над дежурным в плаще с накидкой и флажком в руках, над толпой военных в высоких фуражках, которые отблескивали на солнце своими вензелями столь ярко, словно у военных горели головы.

Так они и горели, недвижимо, пока Иван Як грохотал над ними, видели, промазал русский посадочный знак. Не привык садиться в Луостари. А может, заметили, одна "нога" болтается туда-сюда, от тряски и ветра. Что ж, пойдет на второй круг.

Тут-то Иван Як и поступил "по погодным условиям", как обещал командующему ВВС. Взревели моторы на форсаже, вибрация стала такой, что, казалось, машина разваливается - нет, успел Иван Як, пока спохватились немцы, дотянуть до грозового облака, лишь одна трасса

полоснула следом... И тут нырнули в чернильную темень, лежавшую на сопке, а, известно, в синих грозовых облаках никто на всем севере, кроме Иван Яка, не чувствовал себя уютно.

Из прижатой к сопкам облачности двухмоторный "страстотерпец" Иван Яка выскочил уже над Кольским заливом. Прошел над своим аэродромом на бреющем. Я увидел, шасси у нас болтались, как вывихнутые ноги. Закричал диким голосом:

- Шасси! Масляные амортизаторы перебиты!..

Иван Як попытался сесть со второго захода. Развернулись над сопками, снова зашли на посадку, как на бреющем. У Иван Яка такой почерк: пощупает задним колесиком, дутиком, землю, а потом сядет.

Однако, "ноги" все еще беспомощно болтались, и мы ушли на третий круг.

Дядя Паша, восседавший надо мной, принял по радио приказ генерала Кидалинского садиться на живот.

Меня снова как током ударило. "На живот! Нижнего стрелка затрет..."

Не помню, кто это воскликнул? Когда? На каком аэродроме? Но только помню - от нижнего стрелка в тот раз ничего не осталось. Не знаю, что в плащ-палатке унесли.

Я, неожиданно для самого себя, испуганно выматерился.

И в наушниках тут же отозвалось:

- Стрелкам, не отстегиваться! - И с напряженной хрипотцой: - Если накроемся, так все вместе.

Только на шестом заходе я услышал характерный щелк, - одна стойка шасси, наконец, встала на место.

Дядя Паша включил голос Кидалинского.

- На живо-от! - кричал Кидалинский. - Что ты, Шатун, белены объелся? Черт с ней, с машиной!..

Иван Як будто не слыхал. Он накренил свой устало ревущий "Ильюшин" и стал сажать его, как велосипед. На одно колесо. Дутиком, как всегда, землю попробовал и - бряк! Звяк! - помчали по утрамбованному слепящему снегу.

Винты все еще тянули накрененную машину вперед, не давая разворачиваться. Она неостановимо катила, скакала по неровному, в ледяных наростах, полю, громыхая на ободе правого колеса, где вместо шины, чувствовал боками, торчали во все стороны ошметки рваной резины. Мчусь спиной вперед - офицер у посадочного "Т", вижу, уже столь далеко, словно я взглянул на него в перевернутый бинокль.