Прощание с империей - [26]

Ответственность за это должны были разделить и либеральные круги крупной буржуазии, депутаты Государственной думы и генералитет русской армии. Отречение императора было санкционировано командующими воюющих фронтов и флотов. Все они подтвердили это соответствующими телеграммами или своим личным присутствием. Все, кроме командующего Черноморским флотом Александра Колчака. Он просто подтвердил, что был информирован. Это стало для государя последней каплей, он сдался и подписал отречение за себя и сына Алексея в пользу своего брата великого князя Михаила Александровича. Для истории кроме манифеста осталось ещё заявление депутата Гучкова: «Русские люди, обнажите головы, перекреститесь, помолитесь Богу. Государь император ради спасения России снял с себя своё царское служение. Россия вступает на новый путь!»

Михаилу Александровичу бремя власти показалось хлопотным, да и дочери его были больны. Лучше уехать в Крым, в Ливадию. Царская семья всегда любила эти благословенные места, настоящая российская Ницца… Он подписал отречение в пользу сына Алексея. Ему, самому последнему, телеграмму уже не посылали. Слишком много получалось манифестов. Оставалось ждать шесть месяцев до созыва Учредительного собрания, но близился октябрь 1917 года.

Отдельные командиры фронтовых частей добровольному отречению Николая не поверили и послали в Ставку телеграммы с готовностью прийти с войсками на помощь. Однако таких командиров сразу отстраняли от командования под угрозой обвинения в государственной измене. Моральное разложение армии приобретало угрожающий характер. Офицерам было разрешено вне службы носить штатское платье. Только так можно было уберечь их от произвола революционных солдат.

Сегодня известно, что отречение Николая задумывалось как обычный дворцовый переворот и мирная передача власти. Делалось всё это во благо успокоения народа и для прекращения назревавшей народной революции. Разумеется, указывались и другие причины, говорили даже о какой-то тайной операции иностранных разведок. Похоже, что организаторы перемен позабыли, что на дворе уже стоял XX, а не XVIII век. Добротно смазанный этими событиями маховик русской истории завертелся с бешеной скоростью.

В напряжённые августовские дни 1991 года Барков в составе боевого расчёта дежурил на пункте управления. Здесь отслеживались степени готовности космических аппаратов, техническое состояние объектов полигона и готовность орбитальной группировки. Шла обычная рутинная плановая боевая работа. Иногда поступали какие-то распоряжения от ГКЧП, которые не шли дальше общих призывов и не имели практического применения. Во всей суетливости этого нового органа власти чувствовалась нервозность и неуверенность. Что же можно было думать об исполнителях?

Идея сохранения Союза ССР в армии находила активную поддержку. Поправение в сторону единой и неделимой страны в офицерской среде было значительным. Позднее, Беловежские соглашения многими офицерами воспринимались как предательство и прямая государственная измена.

Думать можно было о чём угодно. Брать на себя инициативу и действовать было нельзя. В армии всегда существовало мнение, что не дело военных вмешиваться в политику. Пусть всё идёт своим чередом, даже смена власти в стране. Слишком велика была опасность возникновения конфликта среди тех, кто сидел за пультами управления ракет, поднимал в воздух стратегические бомбардировщики и уводил в дальние океанские походы атомоходы. Всё это могло стоить стране большой людской крови. Оставался единственный выход – надеяться на мудрость политических руководителей. Защищать следовало саму Россию, а не политическую форму её правления. Другое дело, что со сменой власти в армейском руководстве появились новые люди. С их приходом в войсковые части стали поступать популистские, непрофессиональные распоряжения. «Где же эти кремлевские суслики? – ругался начальник Баркова. – Хоть бы одно внятное политическое решение»…

Наверное, тогда многие местные военные начальники задумывались о своей судьбе. По странному стечению обстоятельств первые лица среди руководящего состава в гарнизоне на время «августовского путча» оказались в отпусках или на больничном режиме. От чрезвычайного комитета всё ещё приходили распоряжения, но параллельно пришла информация, что его члены уже отлучены от власти. Какое-то время на экранах телевизоров продолжали мелькать их хмурые серые лица. Потом сообщили, что члены комитета арестованы. На полигон прилетела московская комиссия. Начали читать документы и принялись искать заговорщиков на местах. Кого-то отстранили от должности и даже уволили из армии. Как известно, все участники ГКЧП, впоследствии были амнистированы, а генерал армии Валентин Вареников, не принявший эту амнистию, оправдан по суду.

Баркову тогда запомнился разговор с начальником отдела штаба космодрома полковником Зотовым:

– У нас больше нет прежней Родины. Мы стоим перед пропастью…

– Кто же виноват в этом? – тихо спросил Барков.

– Конечно, не я и не вы, – резко ответил Зотов. – Виноваты люди повыше нас. Сволочи! Советский Союз – великая держава и его судьбу нельзя было доверять таким бездарностям. Между нами говоря, подполковник, Борис Ельцин – тоже птица невысокого полета. Боюсь, продадут они нашу Россию американцам. Это глубоко между нами. Теперь страну могут спасти только истинные патриоты. Их время ещё придет. Будут и у нас свои Минины и Пожарские…