Прощание с Днем сурка - [41]

— Прямо, как в фильме «Хищник», где добрейший Шварц подготавливает оружия для критики инопланетянина собственноручно, — критически обозрев предстоящую арену наших дебатов с оппонентами, сказал Стюарт.

— Скорее уж, как у Маколея Калкина в «Один дома», — поправил я.

Теперь оставалось только ждать. И уповать на нашу счастливую звезду.

Я подошел к окну и осмотрелся: пусто. Прибежала неизвестно откуда какая-то тощая собака, уселась на дороге и сосредоточенно уставилась в одну, известную только ей, точку. Рядом с ней на куст приземлилась ободранная ворона, покачалась немного на ветке и тоже замерла. Вообще-то правильное название этой птицы я не знал, но выглядела она, как пернатый клоун: клюв был в полтуловища, поэтому она его задрала к небу, чтоб легче было держать, перья топорщились и по своему окрасу создавали впечатление, что эту ворону изловил какой-то хулиган и, несмотря на все протесты, ухватив за лапы, от души вывозил в пыли. Эти два, неведомо откуда взявшихся существа, были, как стражи нашего спокойствия: разлетятся, разбегутся они — значит и нам надо настраиваться на прием гостей, отличающихся буйным нравом и дурными манерами.

— На всякий случай запер дверь в хозяйственном помещении, — сказал Стюарт, тем самым, выводя меня из нехорошего состояния вялой задумчивости.

— Ну, теперь мы, вроде, наиболее полно готовы к нелепым случайностям. Можно слегка побеседовать за жизнь.

— Расскажи лучше, как ты нашего мастера к порядку приучал. Мне до последнего времени было забавно наблюдать, как он пытался испепелить взглядом твою спину.

— Да уж, натерпелись мы оба. Ему-то что? Так, капитанский каприз. А мне? Балансирование на острой грани тотального объективизма из «Международного морского права».

— Это как?

— Может быть, так, а, может быть, и этак. Короче, повесь свои уши на гвоздь внимания и не хлопай ими по щекам.

Стюарт только поудобнее устроился на стуле поодаль окна, готовый заметить любое изменение в положении вещей на прилегающих территориях. Сосредоточенная собака и ворон — стервятник продолжали нести свой добровольный караул.

Вставка: Немецкий капитанат.

Судьба сталкивала меня на океанских просторах не только с русскоязычными капитанами. Довелось мне поработать под руководством разных «морских волков», как их величают недалекие немецкие бюргеры: это и Хансен, и Номменсен, и Ян, и Фризе, и еще пара — тройка забытых мною фамилий. Они были разные люди: и откровенные негодяи, как Номменсен, и образцы порядочности, как Ян. Но всех их объединял один признак: они были стары. Не в смысле, «стары» и «суперстары», ходили и звездили, где только можно. Просто возраст у них был гораздо далек от подросткового и вовсю подходил под формулировку: «песок сыпался». То ли нынешнее молодое поколение буржуазных заграниц не пытается искать морскую отдушину в романтике, то ли вместо дома престарелых стариков отправляют на процедуры, связанные с якобы целебным морским воздухом, позволяющим сглаживать приступы шизофрении. Однако они активно трактовали морскую практику, исходя из своего опыта, вмешивались везде и всегда, брюзжа и недовольствуя, а, зачастую, негодуя. И продолжали, дряхлея все больше и больше, упорно поглощать контракт за контрактом, оставаясь вечноживыми, как пролетарские вожди.

Все мы когда-нибудь состаримся, если доживем, но не дай бог оказаться в таком положении, как наши отцы — командиры германской закваски. Больные самыми немыслимыми для флота болезнями, они, как стойкие оловянные солдатики, появлялись в рубке, героически выполняли штурманский долг, ни сколько не сомневаясь, что грамотный и юный (на их фоне) старпом или второй штурман обязательно подкорректирует на своей вахте некоторые промашки и упущения. Зато сколько огня появлялось в обесцвеченных временем глазах, когда можно было заниматься общими делами, как-то: покраска, внутренний распорядок, корректировка заказов на снабжение и тому подобное. Вот здесь старики чувствовали себя настоящими королями положения, буянили и ругались, звонили в компанию, принимали ужасающие по своим последствиям решения — словом, были настоящими капитанами.

Наш Фризе, 1932 года рождения, сейчас, надо думать, разделял все неприятности вражеского плена. Будем надеяться, что он все это переживет и не откинет свои копыта на горе остальным членам экипажа. Здоровье-то у пацана было совсем никудышное: инсульт, прошедший не знамо когда, вывел из строя одно из полушарий мозга. На что это оказало влияние — определить было сложно. Во всяком случае, своим поведением он нисколько не выбивался из стройного ряда капитанов всех стран и народов. Жена периодически навещала его в рейсах, совершая с супругом рейс — два, потом растворяясь в сухопутных переездах: Россия — Германия. Была она, как то водится, младше мужа. Причем на сорок лет, что не вызывало удивления: некоторым стервозным бабцам из средней полосы нашей страны подобный мезальянс может казаться пределом мечтаний. Вот и Ольга, буде она на судне, презрительно морщила носик (хотя, скорее, носище, если не хобот), заслышав родную речь, вела себя, как истинная немецкая аристократка: обращалась при необходимости лишь только на протокольном английском языке: «йес», «ноу», «бай, гнида».