Прощание - [3]

— Я могу показаться настырным, но мне, простите, необходимо узнать: десять-двенадцать лет назад вы были замужем?

— Ну, если необходимо, пожалуйста: да, была. Развод оформлен официально.

Он просветлел и, оторвав взгляд от стола, с детской доверчивостью посмотрел мне в глаза.

— Я сидел там, в конце зала. Видел, как вы вошли — стремительно. Мне нравятся женщины с быстрой походкой, хотя обычно они ненадежны и, как ни странно, ленивы. Но в их движениях есть что-то от полета. Они зовут. Неясно, правда, куда. Так вот, я ел паштет, и все это пронеслось у меня в голове. От нечего делать я смотрел, как вы садитесь, как вешаете за спину сумку, как тянетесь рукой к меню. Постепенно у меня появилось ощущение, что все это я вижу не в первый раз…

— Так бывает, когда праздно глазеешь на что-то…

— Не перебивайте, прошу вас, все это для меня крайне важно. Да, так вот мне показалось, что все это я вижу не в первый раз. Кафе, женщина с сумкой через плечо, рука. Только кафе другое и сумка другая, а вот руку я сразу узнал, хоть она несколько огрубела…

Руки действительно испортились. Это было обидно и неожиданно. У мамы кисть оставалась красивой, а пальцы тонкими даже и в шестьдесят.

— …но пластика сохранилась. Волнуясь, моя жена всегда начинала жестикулировать. Это был удивительный танец рук. После развода я ни разу не встретил женщины с похожей жестикуляцией.

Он не казался сумасшедшим, не внушал никаких опасений, не был похож на жулика. Но все-таки следовало сохранять осторожность.

— Послушайте, — сказала я. — Если вы так подробно помните руки своей жены, то лицо, думаю, тоже помните, так что мне непонятно, о чем мы тут разговариваем.

— В том-то и дело, что нет. — Он значительно поднял палец, и я с любопытством на него поглядела. Хоть стреляйте, но я не помню рук бывшего мужа. Руки как руки. Наверно, крупнее, чем у этого моего собеседника. Форму пальцев, ногти не помню совсем. Волосы на запястьях иногда казались серебристыми — неудивительно, он был светлым блондином. Я вдруг почувствовала неприятный холодок и даже вздрогнула. Мужчина, сидевший напротив, все еще держал палец поднятым и строго смотрел на меня серьезными, цвета осенней воды глазами. Светлая прядь волос свешивалась на лоб. — В том-то и дело… Первое время после развода я старался не вспоминать о ней, и это удавалось. Потом пришла фраза «слава богу, отделался малой кровью». Я часто повторял ее, и поначалу казалось, что слова безусловно имеют отчетливо ясный смысл. А потом смысл начал стираться, я попытался заново отыскать его и вдруг обнаружил нечто совсем неожиданное. Лучше б не обнаруживал! Но было поздно. Слова плясали перед глазами, и от них было не спрятаться. Слова, разъяснявшие непроявленный, а потом стершийся смысл, были: «Отделался малой кровью от жизни». Я испугался. Попробовал ёрничать: «Ради бога, возьмите еще хоть жбан крови, но верните мне чуток жизни». Шутка была невеселая, не спасала. Я попробовал окунуться в работу, потом высмотрел симпатичную девушку — и женился. Что могло быть разумнее, чем заново жениться? Мы поехали в свадебное путешествие. В Палангу. И вот там, где я никогда прежде не был, на меня накатили воспоминания. Жизнь возвращалась, но не так, как я надеялся. Не думайте — медовый месяц удался на славу. Симпатичная девушка была очень довольна, а я лежал на песке, вдыхал запах сосен и изменял ей с моими воспоминаниями. Высоко в небе мелькали танцующие руки, летели по ветру волосы. Родинка на бедре, грудь, изгиб шеи, улыбка, нет, тень улыбки — и вдруг стало понятно, что я не помню ее лица. Это, конечно же, показалось невероятным, я напряг память, увидел панамку с загнутыми полями, черные солнечные очки — но не лицо. Она от меня отворачивалась, а когда я схватил ее за плечо и резким движением повернул к себе, разглядел только торжествующую ухмылку, да и то быстро сообразил, что это ухмылка одной студентки, которая дважды пыталась без всяких на то оснований добиться от меня вожделенной «тройки» и наконец-таки добилась.

Месяц на взморье закончился, мы вернулись, началась зимняя размеренная жизнь, и вскоре я расстался с симпатичной девушкой, наивно считавшей меня своим мужем. У нее вскоре все хорошо устроилось, так что тут совесть меня не мучила, а вот невозможность вспомнить лицо жены по-прежнему причиняла боль. Время от времени мелькала усмешка-ухмылка, но опять та, студенткина, и еще иногда выступали из темноты укоризненные глаза, но укоризненные глаза видишь так часто, и женские обиды так похожи. Укоризна была какая-то обобщенная, черты, которые принадлежали только ей, моей жене, по-прежнему ускользали. Невероятно! Ведь многое помнилось так отчетливо: и хорошее, и плохое. Например, розовая магнолия в Крыму, и она, вцепившаяся мне в руку: «Смотри!» А еще раньше, до свадьбы, служба в Лавре… Она отрешенная, бледная, кроме нас в гулком огромном соборе человек десять старух и калека на костылях. Я стою, вслушиваюсь в бормотанье дьячка — всегда раздражала его неразборчивость — и вдруг вижу, что с ней что-то творится. «Тебе нехорошо? Уйдем?» Лицо в слезах, губы трясутся. Выходим — и она говорит отчужденным голосом: «Все в порядке. Но ты иди. А я погуляю». И — прочь, одна, по пустому, почему-то совсем пустому Старо-Невскому.