Прощание - [39]

До меня донеслось со стоном:

— Брось эти глупости, прошу тебя, еще накличешь беду.

Просительный тон отца располагал к дальнейшим вопросам:

— А что, тогда действительно восстал целый корабль, большой корабль, весь целиком?

Но отец предпочел промолчать; обливаясь потом, он ухватился за проволочный трос, отвесно подымавшийся к вершине, и стал подтягиваться вверх. Я уже стоял на вершине и поторапливал «испытанного альпиниста», кричал, чтобы он пошевеливался.

Пока он взбирался вверх по расщелине и подо мной из стороны в сторону моталась его лысая голова, я должен был сделать над собой усилие, — мне казалось, это грудной, певучий голос удержал меня, — чтобы не столкнуть на него один из многочисленных каменных обломков. Велика важность! Никто не узнает. Сорвался, вот и все. Никто не заподозрит меня, «еще полу-ребенка». Но прозвучал грудной, певучий голос, и я отбросил мысль о горном обвале. «Может быть, не все кончено, отец только погрозился, и свидание еще возможно?»

Но вот отец взобрался на вершину.

— Вид не бог весть какой, да и гроза как будто собирается, а тогда спускаться будет очень плохо… — встретил я его и деланным голосом, щебеча от избытка вежливости, пригласил расположиться поудобней.

— С тобой совершать горные вылазки весьма сомнительное удовольствие, — пыхтел отец, с трудом преодолевая одышку.

— Это оттого, что у меня нет кожаных штанов, — прикинулся я обиженным, — да, да… только оттого.

— Кожаными штанами твое поведение никак нельзя объяснить. Нет, штаны здесь совершенно ни при чем, — ответил отец задумчиво.

Гетры его с эдельвейсами по зеленому полю спустились на башмаки, а тирольская шапочка, которую отец приколол к куртке английской булавкой, вся измялась.

— Подтяни гетры, а шапочку я бы на твоем месте надел: на вершине ветрено, — назойливо донимал я отца, прислушивавшегося к отдаленным раскатам грома.

Под нами проносились обрывки облаков, и время от времени сквозь них крохотной точкой сверкала наша гостиница «У седого утеса».

Я заставил себя отступить на несколько шагов, так меня подмывало толкнуть отца в спину. «Зачем он мне нужен, я и без него проживу, в конце концов, он важный государственный чиновник с правом на пенсию. Обо мне позаботится государство».

Я стоял на вершине горного утеса наедине с некоей частицей государственной власти, и от меня зависело дать этой частице пинка. Свидетелей не было. Если бы даже дело и дошло до суда, меня все равно пришлось бы оправдать за отсутствием свидетелей и за недостатком улик. Внизу, в долине, у самого подножия горы, где стоит столб с дощечкой: «Вершина Зейлинг. Продолжительность подъема — 6 часов», отцу воздвигли бы памятник с надписью:

Короткий век — не редкость среди гор,

Смотрите: здесь сорвался прокурор.

Вдруг отец спросил:

— А вы действительно ничем предосудительным не занимались?

«Фрейлейн Клерхен, фрейлейн Клерхен!» — больно отозвалось в моей груди, и я ответил отцу вопросом:

— Чем же предосудительным мы могли заниматься? Ну? — без стеснения торопил я его, пока он мешкал с ответом.

— Ну, я хочу сказать… чем обычно занимаются в таких случаях… — произнес он смущенно, деланным голосом, словно снисходя ко мне, и во взгляде его мелькнул, как мне показалось, масленый огонек спаржееда…

— Я хочу сказать… Я хочу сказать… — передразнил я отца. «Ах, фрейлейн Клерхен», — сжалось опять сердце, я собрался с духом и сказал: — Читали вместе, глядели друг на друга, вот и все…

Это прозвучало смело и вызывающе.

Фрейлейн Клерхен — ради нее я держал ответ перед отцом, здесь, на горной вершине. Пусть весь мир знает…

— Читали и смотрели друг на друга?! И ты смеешь так нагло лгать отцу?!

— Хочешь верь, хочешь не верь, — твое дело. Мне безразлично.

Это была первая попытка открытого сопротивления отцу, на какую я отважился. «Фрейлейн Клерхен! Фрейлейн Клерхен!» — ликовал я. «Голову долой!»- рычал я про себя, обращаясь к отцу.

Отец не ответил, он прикусил нижнюю губу и, казалось, что-то пожевал. Потом поднялся, так ничего и не сказав. Он стал готовиться к спуску.

— Ступай вперед, — попросил он.

— Нет, иди ты вперед. — И я стал позади него.

— Берегись! Обвал! — отчаянно заорал я, но мне пришлось рукой удержать ногу, и ни один камень не покатился в пропасть.

Отец втянул голову в плечи.

— Ах нет, — опять защебетал я, — это ничего, я только хотел сказать…

Отец прикрыл голову рукой и чуть ли не на четвереньках опасливо заскользил вниз, цепляясь за ветки низкого кустарника.

— Я только хотел сказать, подожди…

Я протянул руку, чтобы поддержать его; в своей беспомощности он напомнил мне учителя Штехеле, когда тому на улице сделалось дурно…

Фрейлейн Клерхен. Я срывал альпийские розы, поглядывая на небо: после нескольких раскатов грома гроза рассеялась.

А может быть, раз уж на грозу надежды нет, все-таки привести в движение эти груды камней и вызвать обвал? Ведь в мире все замерло, умолк и грудной, певучий голос. Быть может, в эту самую минуту отошел поезд, увозивший фрейлейн Клерхен.

Помахивая ей на прощание букетом альпийских роз, я легко прыгал с уступа на уступ. Далеко, далеко позади меня, осторожно нащупывая дорогу, спускался по горному склону отец.