Прощальный ужин - [8]

И вот на третий или четвертый день я вдруг увидел Эллиту: я узнал ее в девушке, появившейся на другом конце улицы, и сразу понял, что это она, хотя и был не в состоянии разглядеть на таком расстоянии черты ее лица. То была ее походка, ее манера держаться, как бы витая надо всем и над всеми. Есть люди, непохожие на других, словно природа нарисовала их в одно касание карандаша, просто и размашисто. В ней была естественная грация балерины, способность двигаться словно во сне, плывя или скользя над землей. Однако это подобие невесомости, эта легкость парадоксально и пленительно сочетались с какой-то почти крестьянской основательностью: Эллита была ангелом, но ангелом во плоти.

Так что когда на ней вместо уродливой юбки ученицы было надето что-то более приличное, ее длинные ноги приоткрывались и играли при ходьбе, как переливчатая шея лошади.

Рядом с ней, держа ее за руку, шел юноша. Я не был удивлен: разве не для того я каждый день ходил на эту улицу, чтобы убедиться, что кому угодно, но только не мне дано видеть Эллиту, говорить с ней и, может быть, целовать ее? Кому угодно, но только не мне, дозволено приближаться и прикасаться к этому созданию, чье тело соткано из совершенной свободы, а руки и ноги кажутся готовыми распахнуться, словно крылья бабочки.

Она что-то говорила, смеялась, а рука ее лежала в руке ее спутника. Вся она дышала сознанием собственной красоты и спокойной радостью жизни, и мне вдруг захотелось сорвать с нее эту счастливую улыбку, подобно тому, как обманутый муж срывает с руки или шеи изменщицы украшение, которое не он подарил; хотя какое я имел на это право? Однако разве причина ревности кроется не в болезненном сознании отсутствия неких прав? В памяти моей, словно клеймо, поставленное раскаленным железом, моментально отпечатался облик того, кто и не подозревал, что является моим соперником, кому никто не удосужился сообщить о моем существовании. Я увидел, что он не очень высок ростом, что лицо у него круглое, а вокруг головы вьются очень светлые и тонкие волосы. Конечно же, он показался мне некрасивым. Я тут же понял, что никогда не забуду ни черт его лица, ни его манеры держаться, хотя видел его лишь мгновение, перед тем, как повернуться и убежать, ибо у него было лицо моего унижения. В тот момент я думал, что никогда больше не увижусь с Эллитой, во всяком случае, мне казалось, что я это твердо решил, но я догадывался также, что моя память о ней будет навсегда связана с этим образом, который только что отрезвил меня, не освободив, однако, от моей страсти. Единственное мое утешение состояло в том, что Эллите не было до меня дела и что она меня явно не узнала.

II

У моей матери имелся небольшой жалкий домишко на нормандском побережье, где я каждый год проводил лето, так как мне следовало дышать здоровым воздухом во все время каникул. «Есть дачи покрасивее нашей, – признавала маман, – и гораздо более просторные, но нам здесь места хватает, а снобизмом мы, слава богу, не страдаем». Однако «здоровый воздух», коим мне надлежало дышать в течение двух месяцев, состоял не только из водяной пыли и запаха йода. В этой атмосфере содержалось еще нечто, привнесенное издавна приезжавшими в Кабур семьями, поселявшимися в больших, насквозь пропыленных виллах. Матери нравилось жить вблизи этих людей, которых она со временем стала считать своими знакомыми, даже если они ни разу в жизни не удостоили ее ни единым словом. О богатстве она не мечтала уже давно. А вот о респектабельности все еще грезила. Тем горше ей было сознавать, что ее сестра – гувернантка, что она «ходит в няньках» у каких-то иностранцев с сомнительной репутацией.

Итак, в тот день поезд уносил меня от Эллиты, и тут я впервые по-настоящему постиг ужасный смысл казалось бы вполне банального выражения «сердце разрывается»; каждый километр пути и в самом деле разрывал мне сердце, выворачивая внутренности. Как мог я удаляться от Эллиты, коль скоро она была частью меня самого, жила в моем теле и, постоянно занимая мои мысли, составляла со мной одно целое? Я приехал в Кабур весь истерзанный своим горем, преисполненный ненависти к матери, которая сидела рядом со мной вместо Эллиты, своим присутствием оскорбляя мои потаенные чувства.

Нас было полдюжины ребят-ровесников, встречавшихся в Кабуре каждое лето и пытавшихся разминуться со скукой на пляже, в казино, на теннисных кортах и в бесконечных разговорах о предполагаемых прелестях секса или о бессмысленности существования. Мы виделись лишь на протяжении этих двух месяцев и без всякого сожаления расставались. Так что каждый год наша дружба возрождалась, столь же непреложная, как весеннее появление листьев на ветвях деревьев, хотя и более эфемерная, поскольку, в отличие от листьев, она не дотягивала даже до осени.

Была там и группа девушек, как бы симметричная группе ребят. Сестра одного из моих приятелей являлась связующим звеном между двумя нашими небольшими ватагами, и мы часто встречались друг с другом, потому что дороги наших блужданий неизбежно приводили нас в одни и те же места. Однако до поры до времени эти контакты сводились к своего рода перекличке и обмену сигналами, как между матросами, находящимися на борту кораблей, встретившихся в открытом море: наши пути пока что не соединялись, и если мы даже и начали проявлять интерес друг к другу, то океан начинающим путешественникам казался пока еще бескрайним.