Прорыв на Харбин - [2]

Заканчивая беседу, маршал Василевский сказал, что я могу назвать тех товарищей из штаба и управления 43-й армии, с которыми сработался на фронте. Они прибудут в 1-ю Краснознаменную армию вслед за мной.

25 июня мы с Иваном Михайловичем Чистяковым самолетом вылетели к новому месту службы. Маршрут знакомый. Почти вся моя жизнь прошла в Сибири и на Дальнем Востоке. Вот показалась под крылом синяя лента Ангары и раскинувшийся на ее берегах Иркутск. Родные места. Здесь, на притоке Ангары, на Иркуте, в селе Акинино-Баклаши, прошло мое детство.

Помню, поздней осенью 1919 года мы, мальчишки, увидели на околице деревни незнакомого мужчину. Он вышел из тайги в порванном ватнике, с винтовкой за плечами. Молодой, бородатый, лицо как дубленое, а глаза синие, веселые. Мы уже слышали о красных партизанах, которые сражались с карательными отрядами колчаковцев, но в нашей деревне партизаны еще не появлялись.

Незнакомец действительно оказался партизаном - большевиком Уваровым. Он зашел в один дом, в другой, собрал сход. Говорил горячо, доходчиво о том, что Красная Армия бьет Колчака, что надо всем миром подняться и пойти на Иркутск. С того дня деревня забурлила. Старший мой брат Даниил, вступив в партизанский отряд, сказал мне: "Пошли с нами!" Обрадовался я очень, а мама заплакала. Отец только глянул на Даню сурово, но не стал отговаривать. А ведь его слово было для нас закон.

В отряд записалось около 400 человек. У многих были винтовки, принесенные еще с фронтов первой мировой войны. Уваров построил отряд, разбил его на роты и взводы, назначил командиров из старых солдат и унтер-офицеров, и мы пешком пошли на Иркутск, на Колчака. Конечно, общая картина этого восстания в колчаковском тылу стала для меня ясной много позже, а тогда, будучи 16-летним юнцом, я все представлял очень смутно. Пришли мы в иркутское предместье Глазково (сейчас Свердловский район города Иркутска), разместились в школе. Вдали, в самом городе, то вспыхивала, то затихала перестрелка. Уваров, вернувшись откуда-то, сказал, что это отряды рабочих и партизан ведут бой с белогвардейцами. Выставил дозоры, приказал спать не раздеваясь, винтовки держать в головах. Мы готовились к ночлегу, когда поблизости стали рваться снаряды. "Во двор!" - скомандовал Уваров. Мы выбежали, залегли цепью. Артиллерийский обстрел периодически возобновлялся, и мы всю ночь пролежали в снегу. Я был так взволнован и горд тем, что как настоящий красный партизан участвую в бою наравне со взрослыми, что и холода не чувствовал.

В последующие дни отряд прочно закрепился в Глазково. Раза три подступали к нам белогвардейцы, видел я даже их броневик. Однако до сильного боя дело не дошло. Всякий раз, попав под наш огонь, они отходили обратно в город. Потом Уваров сообщил, что восстание победило, Иркутск наш, в городе установлена Советская власть. Мы еще некоторое время несли патрульную службу на городских улицах, стояли в караулах. Из партизанских отрядов формировались красноармейские полки, нас влили в 8-й Иркутский стрелковый полк. Командовал полком Карпицкий. В конце января наш батальон послали в тайгу, в заслон, который должен был перекрыть дорогу белогвардейцам. Говорили, что этот отряд генерала Каппеля везет на санных подводах золото, которое белые награбили еще в Казани, когда захватили кладовые с золотым запасом государственного банка. Мы ждали каппелевцев всю ночь. Мороз стоял градусов под сорок. Одет я был плохо и сильно мерз. Брат Даниил гнал меня в деревню погреться, но мне было обидно, я тянулся за ним, не желая снисхождения, и к утру окоченел так, что не мог уже держать винтовку. Даниил отвел меня в деревню, где я семь суток пластом пролежал на горячей русской печи. Заболели уши, перестал слышать. Меня отвезли в Иркутск, в военный госпиталь, откуда и демобилизовали по причине несовершеннолетия и болезни: глухота не проходила, слышал я плохо.

Пришлось вернуться домой, хотя очень не хотелось. Друзья расспрашивали меня "про войну", а что им ответить? Что и пострелять-то путем не удалось? Что оглушил меня не снаряд, а мороз? Что я твердо решил стать командиром Красной Армии? Глухой командир? Засмеют.

Стал я помогать отцу в крестьянской работе. Приметы нового все сильнее входили в нашу жизнь, в конце 1920 года мы организовали в селе комсомольскую ячейку, ребята и девчата избрали меня секретарем.

Весной 1923 года приехали к нам курсанты Иркутской пехотной школы, старшекурсники. Рассказывали о военной службе, об учебе, о Красной Армии вообще. Приглашали поступать учиться в пехотную школу. Смотрел я на них подтянутых, ловких, в скрипящих ремнях командирской амуниции, - и сердце ныло, давняя мечта покоя не давала. Собрались мы, десятка два парней, пошли в Иркутск, предстали перед медицинской комиссией. Осматривали нас очень строго и тщательно, многих отсеяли по разным причинам, и когда добрались мы до кабинета врача-ушника, я уже знал: меня он не пропустит. Что, думаю, делать? Выходит из кабинета мой односельчанин Гриша Белобородов. "Ну как?" - спрашиваю. Отвечает:

"Совали трубку в уши, шептал доктор из угла, все слышу, годен к строевой службе". А надо вам сказать, что в нашем селе, наверное, половина всех жителей носила фамилию Белобородовых. Столько нас было, что даже Иванов Ивановичей Белобородовых насчитывалось человек пять. Так их в звали: Иван Иванович Белобородов - первый, второй, третий... Поэтому и среди поступавших в пехотную школу с этой фамилией оказалось несколько парней. Говорю Грише: "Где уж доктору нас всех запомнить? Погоди малость и ступай второй раз. Вместо меня. Уважь! Моя жизнь сейчас решается. Можешь понять?" "Могу!" - ответил он. Пошел в кабинет с моими документами, и так стал я курсантом 9-й Иркутской пехотной школы, что располагалась тогда на улице имени 5-й армии, в корпусах бывшего юнкерского училища.