Пророк из 8-го «б», или Вчера ошибок не будет - [10]

Да и как же не было, когда позднее, уже весной, Нина Бочкарева перестала звонить Илье. Весной Нина поссорилась с Ильей и завалила сессию. Конечно же, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, она целыми днями лежала на кровати в своей комнатухе с окном во двор и бездумно смотрела в потолок. А мама еще тогда сказала, что не Нина поссорилась с Ильей, а просто он сам разобрался, кто она такая, эта Нина. Мама всего лишь намекнула Илье про Борю, и Илья живенько во всем разобрался сам.

А осенью Нина снова по вечерам стала висеть на телефоне. Только теперь она разговаривала не с Ильей, а с тем самым Борей. Они когда-то учились в одной школе, и Боря был влюблен в Нину. Но пока Нина дружила с Ильей, он женился на другой девушке. Боря был каким-то энергетиком и каждый вечер дежурил на заводе. Кажется, Нина не отказалась бы теперь выйти за Борю. Но получилось, что она опоздала. И она, уже перед самым окончанием института, вышла замуж за Александра Семеновича, заведующего отделом инквизиции из Музея религий. У «инквизитора» Александра Семеновича болталась на подбородке бородавка и надо лбом светилась небольшая, но очень умная лысина. Проходя по коридору, он шаркал шлепанцами и мычал под нос мотив песни про горькую рябину. А Нина, закончив институт, стала работать в музее экскурсоводом. И детей у них никаких не получилось. Так что посмотреть на них моей маме, к сожалению, не удалось.

Было ведь все это! Было! Или тоже сон? А может, я просто чуточку рехнулся? Мне даже захотелось подойти к Нине и потрогать ее. Чтобы убедиться — не сплю ли я и сейчас.

Но мама, основательно высказавшись в адрес Нины Бочкаревой, схватила меня за руку и потащила дальше по коридору. А я так ошалел, что почти не сопротивлялся. Я никак не мог прийти в себя.

— Ребенок пропал, а его милый папочка даже не почесался! — воскликнула мама, с силой зашвыривая меня в комнату. — Твоему милому папочке плевать, что из тебя получится. Ему лишь бы целый вечер просиживать у телевизора да пускать колечками дым.

Нет, не сон! Явно не сон! От маминого швырка я крутнулся вокруг собственной оси и боком ударился о стол с горой грязной посуды.

— Он, видишь ли, устал! — возмущалась мама, нервно закалывая шпильками рассыпавшиеся волосы. — Он устал, а я не устала. Я вдвойне устала, от вас обоих.

«Он» — относилось к папе, который сидел на трех, плашмя лежащих один на другом чемоданах и смотрел телевизор. Мама всегда говорила о папе так, словно он отсутствовал. Непосредственно к нему она обращалась лишь в исключительных случаях.

По телевизору транслировали хоккейный матч. Сборная команда Советского Союза играла со сборной Чехословакии. На телевизоре стояла сковородка с длинной ручкой и одна в другой две кастрюльки. А по комнате — на стульях, спинках кровати, письменном столе, диване и даже на круглом аквариуме — валялись рубашки и полотенца, пиджаки, галстуки и кофточки. Казалось, в комнате что-то недавно искали и раскидали вещи куда придется.

Комната у нас всегда выглядела так, словно в ней недавно что-то искали. И ботинок совершенно неожиданно оказывался на столе, а немытые тарелки — под кроватью, которую никогда не застилали.

— Нет, он, конечно, ничего не слышит! — крикнула мама. — Хоккей ему дороже собственного сына. Его совершенно не интересует, где пропадал его сын. Хватит, я выключаю телевизор.

— Попробуй, — сказал папа, не отрываясь от телевизора и пуская колечками дым.

Попробовать выключить телевизор мама, однако, не решилась. Она снова обрушилась на меня.

— Ты мне скажешь, где ты шлялся? — закричала она.. — Или так и будешь молчать, как истукан?

На хоккейном поле у ворот нашей команды образовалась свалка. Стадион выл, гудел и топал ногами. Иржи Холика за грубость удалили на две минуты с поля.

— Сейчас все равно нашим штуку заколотят, — сказал я, отчетливо вспомнив весь этот матч, который уже когда-то видел. — Недоманский сейчас вырвется один на один со Старшиновым, обведет его и — бенц! — заколотит. Хы-хы-хы-ы!

Папа не среагировал на «бенц!» Он весь вытянулся к телевизору. Наши играли с численным преимуществом, и над воротами чехов нависла серьезная угроза.

— Мне долго тебя уговаривать? — не отставала от меня мама.

Наши игроки блокировали ворота противника. Они всей командой оттянулись на половину чехов. И вдруг длинная передача, рывок Недоманского — и перед ним один Старшинов. Удачный финт! Удар! Гол!

Телевизор захлебнулся от рева. Сверху зазвенели одна в другой кастрюльки.

Папа медленно повернул ко мне лицо и спросил:

— Где тебя носило? Мать, вроде бы, к тебе обращается, не к стенке.

— Хы-хы-хы-ы! — обрадовался я. — Заколотили! Видал? Я же сказал, что заколотят. И именно Недоманский. Сказал же.

— Где ты был? — повторил папа.

— Где, где! — хмыкнул я. — С одним психом сидели, с физиком. Он свой день рождения отмечал, сто пятьдесят лет ему шарахнуло.

Папа поперхнулся дымом и встал.

— Что? — сказал папа. — Мало, шляешься по ночам, так еще и хамишь?

— Почему — хамишь? — возразил я. — Я по-честному тебе говорю. Он при Александре Первом родился и с Пушкиным был знаком. Если не врет, конечно. И если все это мне не приснилось.