Пророчество Луны - [66]

Я жил в аду страданий и отчаяния почти восемь месяцев, когда в ужасной битве турки потопили наш корабль. Вода заливала галеру со всех сторон, и мы, несчастные рабы, прикованные к скамьям, кричали, как животные под ножом, когда один из надсмотрщиков, благослови его Господь, сжалился над нами. Он начал отпирать замки наших цепей. Мое место было в первых рядах, и потому мне удалось спастись, прежде чем судно затонуло. Я прыгнул в море и с Божьей помощью сумел схватиться за обломок корабля. Много часов спустя меня выбросило на незнакомый берег, где я потерял сознание. Очнулся я уже в маленькой монастырской келье. Волны прибили обломок к острову Крит, и рыбаки, которые меня нашли, по кандалам на запястьях поняли, что я галерный раб. Вместо того чтобы отдать меня в руки венецианских властей острова, они доставили меня в православный монастырь. Монахи пожалели меня, а их настоятель объяснил, что население Крита настроено враждебно к венецианцам, исповедующим католическую веру. Он взял на себя смелость и оставил меня в обители.

Так как мне нельзя было выходить за пределы монастыря, большую часть времени я проводил в чтении и молитвах в маленькой часовне, посвященной Богородице. Я никогда не был ревностным христианином, и вера моя не отличалась совершенством. Но меня тронула старинная икона Девы Марии, которую я увидел в той часовне. Меня неудержимо тянуло к ней, и все больше часов я проводил, созерцая образ, созданный знаменитым русским иконописцем Андреем Рублевым. Однажды, когда я, погрузившись в печальные раздумья о своей прошлой жизни, смотрел на икону, я почувствовал, что она источает необыкновенную благодать. Дева Мария словно смотрела на меня и говорила: «Не печалься, я — твоя мать и люблю тебя, несмотря на твои грехи и преступление, которое ты совершил».

Голос Джованни дрогнул от переполнявших его эмоций, юноша замолчал, а потом снова продолжил:

— Отче, я разрыдался точно так, как сейчас. Ужаснулся своему греху и почувствовал беспредельную любовь к Матери Божьей. Долго я плакал один в тиши часовни, раскаиваясь в преступлении. Затем пришли монахи, на вечернюю службу. И в первый раз сердце мое открылось навстречу божественной литургии. Я ощущал безмерную радость. Когда вечерня закончилась, я пошел к игумену и поведал ему свою историю.

Он сурово осудил мои грехи, но нашел слова утешения и сочувствия для кающегося грешника. Следующие несколько недель я улучшал знание греческого языка, а настоятель учил меня основам православной веры. Затем, с его согласия, я решил принять православие. О, я испытал чудесные мгновения, чувствуя, как Божья благодать осеняет меня!

Старец ничего не ответил. Он слушал исповедь Джованни и тихо молился по четкам.

— Я не знал, что делать, — продолжил послушник. — С одной стороны, мне неудержимо хотелось назад в Венецию, чтобы вновь увидеть Елену, хотя я знал, что это чрезвычайно опасно. А с другой — я чувствовал потребность вернуться к своему наставнику и признаться ему, что не сумел выполнить его поручение. Но отец-настоятель разубедил меня, опасаясь, что я могу попасть в руки венецианцев, контролирующих Адриатику. Он также считал, что Елена исполнила мою последнюю просьбу. Надеюсь, он прав.

Однажды игумен подошел ко мне и сказал, что очень обеспокоен. Слишком много людей знало о моем пребывании в маленьком монастыре, и отец-настоятель боялся, что властям вскоре тоже станет об этом известно. Он предложил мне отправиться на гору Афон вместе с тремя другими братьями. Афон, как и остальная часть Греции, находился на территории Османской империи, и можно было не опасаться, что там меня схватят венецианцы. Я с радостью принял предложение, ибо чувствовал, что мне тесно в монастырских стенах.

Вот так я попал на Афон. Монахи, с которыми я путешествовал, отправились в монастырь Симона-Петра. Тамошний настоятель вошел в мое положение и разрешил пожить на странноприимном дворе, где останавливается множество паломников. Через несколько недель трех монахов посетил их соотечественник с Крита, художник Феофан, известный не только своим мастерством, но и набожностью. Он слышал обо мне и попросил разрешения встретиться со мной. Я рассказал ему, как икона Богоматери кисти Андрея Рублева обратила меня в православие и что мне нравится писать образа. К моему удивлению, художник предложил научить меня иконописи и даже показать, как пишутся иконы Богородицы в русском стиле. Я согласился с радостью и смирением. Семь месяцев я постигал у непревзойденного мастера умение изображать святые лики. Затем он покинул монастырь Симона-Петра и отправился в другой, где его попросили расписать церковь и трапезную. Я хотел было последовать за ним, но почувствовал непреодолимое желание остаться в обители Симона-Петра. Чем больше я делил тяготы монашеской жизни с братьями, тем сильнее мне хотелось стать одним из них. Я открыл свое сердце отцу-настоятелю, который поддержал мое стремление и разрешил стать послушником. В день праздника Благовещения я впервые облачился в монашеское одеяние. Каждый день я писал иконы, вместе с остальными монахами участвовал в службах и послушаниях.