Пропавшие в Стране Страха - [19]

И никто не подозревал, что Боря не был таким уж злым человеком от рожденья, он просто боролся со своей фамилией. Он понимал, что сделать из фамилии Трусов кличку «трус» ничего не стоит, и решил не позволить этого. И не позволил.

Виталя Борю, конечно, недолюбливал, хотя и втайне завидовал ему, а Боря Виталю вообще ненавидел. Это странно: чем ему мог помешать, чем мог его задеть или обидеть такой робкий человек? Тем не менее Боря постоянно цеплялся к Витале, не давал ему прохода, награждая тычками, подножками, щелчками и т. п.

Но временами Борю начинало почему-то одолевать желание сделать из Витали человека. Он отводил его за школу и пробовал научиться драться.

– Ударь меня по уху! – приглашал он. – Ударь, не бойся!

– Зачем?

– Как зачем? Что ты за пацан, если никого ни разу по уху не ударил?

– А ты меня тоже ударишь?

– Конечно! – гарантировал Боря. – А ты меня опять. Давай, ударь! А то я тебя ударю. И если не ответишь, будешь последний трус!

– Зачем ты меня ударишь? – не понимал Виталя.

– Чтобы научить защищаться. Давай, выставляй руки, чего ты стоишь? Я бью – а ты отмахивайся.

Виталя выставлял руки, но отмахнуться не получалось: Боря доставал его по уху или по носу молниеносно, Виталя не успевал среагировать.

Не добившись результатов в обучении рукопашному делу, Боря пробовал сделать из Витали человека хотя бы по отношению к учебе.

– Только дураки учатся на все пятерки, – говорил он. – Ты что, не понимаешь, что это тебе все равно не понадобится?

– Почему?

– Потому что все знать невозможно, а надо знать только то, что надо!

Виталя этой мудрости постичь не мог, и Боря махнул на него рукой – пусть пропадает, если хочет остаться последним трусом!

Так все и шло до старших классов.

Тогда учились десять лет, а после восьмого класса сдавали экзамены, и от этого зависела дальнейшая судьба: кто-то переходил в девятый класс, а кому-то очень настоятельно рекомендовали отправиться в ПТУ, то есть профессиональное техническое училище, что тоже неплохо – квалифицированные рабочие всегда нужны. Но у Бори ни голова, ни руки не были приспособлены для чего-нибудь профессионально-технического: он вечно все ломал, портил, а на уроках труда не мог сделать обыкновенную киянку, то есть деревянный молоток. Трудовик считал выполнение этого задания обязательным для всех, поэтому в его кабинете скопилось невероятное количество этих самых киянок – разной формы и величины. Боря пытался поступить по-своему, по-хулигански: дождаться, когда кто-то соорудит киянку, отобрать ее и предъявить трудовику, как свою. Но тот был бдителен, не любил, как он выражался, захребетников, стоял над Борей и смотрел. Тот потел, пыхтел, злился, но ничего не мог поделать, приходилось пилить и строгать под строгим взглядом мастера. Всего-то две детали: ручка и ударная часть, кругляшка и брусок, но это надо соразмерно отпилить, выстругать, просверлить в бруске отверстие, плотно загнать туда ручку. Это оказалось не по силам Боре: то дырка больше, то ручка толще. Пытается подогнать ручку, стругая и поминутно прикладывая к отверстию, но упускает момент – вот уже ручка болтается в дыре. А бросить работу и поругаться с трудовиком он не мог: тот, в отличие от других учителей, не вступал в споры, он молча смотрел на кипятящегося ученика, а потом говорил: «Истерика кончилась? Давай работай теперь». И спокойствия его ничем нельзя было прошибить.

Короче говоря, в ПТУ Боря не хотел, поэтому взялся за ум и сдал все экзамены – хоть и на тройки. Мать его умолила преподавателей взять сыночка в девятый класс, гарантируя, что он будет прилежен и послушен. Учителя не верили. Но так случилось в тот год, что слишком многие ушли в ПТУ, в единственном девятом классе их маленькой старой школы оказался недобор, Борю взяли.

Большого прилежания и послушания он не проявил, но кое-как все-таки тянулся. Многое вообще изменилось – уже доблесть насчет подраться или потаскать девчонок за волосы не ценилась так, как прежде. Уже коварные девочки не на смелого Борю больше поглядывали, а на робкого Виталю, который по-прежнему учился на одни пятерки и был единственным претендентом на получение золотой медали.

Но чем ближе были выпускные экзамены, тем хуже становилось Витале. Он боялся. Боялся, что не оправдает надежд учителей и родителей, провалится, получит четверку по какому-нибудь предмету, а то и по двум. Он боялся внимания девочек, потому что не знал, как реагировать: бойко отвечая на уроках, он не научился так же смело разговаривать с одноклассницами, мямлил, терялся, краснел и сопел.

Тут пронесся слух, что Боря, провожая после кино Веру Ситкину, не первую красавицу, но миленькую девочку, целовал и обнимал ее в подъезде. Одноклассники приставали с расспросами к Боре, он гордо усмехался. Одноклассницы пытали Веру, она тоже отмалчивалась, но потом написала подруге записку с признанием, эту записку перехватили, содержание стало известно всем. Началось что-то вроде эпидемии. Девочки, то есть девушки уже, шестнадцать лет все-таки, забыли про травоядного Виталю, будто его и не было на свете, они наперебой предлагали (записками или шепотом на перемене) Боре сходить с ними в кино. И Боря ходил. И провожал до дома. И так далее. Но Боря один, а девочек много. Поэтому досталось и другим мальчикам из класса. И из других школ. И даже вообще не из школы. Все только и делали что ходили в кино и провожали друг друга до дома. (Сейчас, конечно, это делается гораздо раньше.)