Пропавшие девочки - [49]

«Полиция сняла все обвинения с Николаса Сандерсона», – гласит заголовок.

– Какой стыд, – говорит женщина, качая головой так, что подбородки тоже трясутся.

Я отворачиваюсь и смотрю на постройки на побережье и на плоский белый диск океана за ними.

Значок ФэнЛэнда частично закрыт гигантской массой воздушных шариков, похожих на цветное облако. Неподалеку владелец «Бум-е-ранга, величайшей империи фейерверков» в Вирджинии, курит тонкую коричневую сигару с меланхоличным видом. За те недели, которые я проработала в ФэнЛэнде, я так и не поняла, почему у «Бум-е-ранга» такие странные часы работы. Кто покупает фейерверки в восемь утра?

Внутри парка царит полная неразбериха. Доу ведет группу волонтеров (все до одного не старше тринадцати) к амфитеатру, с трудом перекрикивая их болтовню. Даже на расстоянии двадцати футов я слышу, как Донна кричит в телефонную трубку, вероятно, отчитывая какого-нибудь поставщика продуктов, который забыл доставить тысячу булочек для хот-догов, поэтому я решаю держаться подальше от офиса, а сумку могу оставить и позже. Даже Уилкокс выглядит жалко. Мы встречаемся на тропинке, ведущей к Колесу обозрения, но он едва кивает в ответ на мое приветствие.

– Не обращай внимания. – Элис хлопает по моей спине, пробегая мимо, уже вспотевшая, под мышкой большая пачка салфеток. – У него сегодня сплошной стресс. Паркер позвонил и сказал, что болен. И он теперь переживает из-за нехватки персонала.

– Паркер заболел? – Я вспоминаю, как он выглядел вчера ночью у бассейна, когда цветные лучи устремлялись к небу. Цветные волны бросали отсветы на лицо, превращая его в кого-то другого. – Он правда болен или как?

Элис уже в двадцати футах от меня.

– Наверно. – Она оборачивается ко мне, продолжая шагать по тропинке. – Хотя у Уилкокса сегодня истерический припадок. И даже не приближайся к Донне: она пропустила свою утреннюю порцию счастья.

– Ладно.

Солнце просто ослепительное. Все цвета кажутся преувеличенно яркими, словно кто-то поставил на максимум настройки контрастности. У меня такие странные и сложные ощущения, когда я думаю о Паркере и о нашем вчерашнем разговоре. Почему я так расстроена?

В голове снова всплывают картинки: Дара, машина Паркера, ночь, и дождь льет стеной, словно небо раскололось на мелкие кусочки. Я моргаю и трясу головой, пытаясь отогнать воспоминания.

– Ты уверена, что с ним все в порядке? – кричу я вслед Элис, но она уже слишком далеко и не слышит меня.

К десяти часам становится понятно, что даже мистер Уилкокс недооценил количество гостей. В парке еще никогда не было так многолюдно, к тому же температура перевалила за 103 градуса. Я выпила уже полдюжины бутылок воды, но даже не захотела в туалет. Вся жидкость испарилась через кожу. Поскольку это особый день и еще потому, что наш номер стал своего рода сенсацией (по крайней мере, для тех, кому еще нет шести), мы даем целых три представления: в 10:30, в полдень и в 2:30.

В промежутках между шоу, сбросив русалочий хвост, я отдыхаю в центральном офисе, потому что это единственное закрытое пространство, где есть кондиционер. От жары так плохо, что меня уже не заботит, что Донна видит мое нижнее белье. Тем более что Хизер тоже сбрасывает костюм попугая и курсирует по комнате в одних трусах и лифчике, проклиная погоду и безуспешно пытаясь высушить подмышки.

Слишком жарко, чтобы есть. Слишком жарко, чтобы улыбаться. А люди все прибывают: торопливым потоком вливаясь через ворота, бесконечный поток детей и их родителей, бабушек и дедушек, девочек-подростков в бикини и коротких шортиках и их бойфрендов, одетых в одни только шорты поверх плавок, притворяющихся, что им скучно.

Когда наступает время давать последнее представление, я уже с трудом могу улыбаться. Пот струится между грудей, под коленками и в других местах (я раньше и не подозревала, что они могут потеть). Солнце нещадно палит, и я чувствую себя муравьем под огромной лупой. Зрители слились в одно большое разноцветное пятно.

Хизер изображает нападение кукольной собачки. И в этот самый момент происходит что-то странное: все вокруг стихает, словно кто-то выключил звук. Я вижу, что люди смеются, вижу тысячу раскрытых темных ртов, но до моих ушей не доходит ни звука. Ничего, только глухой монотонный гул, как будто я в самолете, в тысячах миль от земли.

Я хочу что-нибудь сказать. Я знаю, что должна что-то сказать. Мне нужно встать и спасти Хизер от собаки, но я, кажется, разучилась говорить, как и разучилась слушать. Я заставляю себя подняться на ноги.

По крайней мере, я думаю, что встала на ноги. Внезапно я снова оказываюсь на земле, но не лицом вниз, как обычно, а на спине, и надо мной появляется лицо Роджерса, красное и опухшее. Он что-то кричит, я вижу, как широко открывается его рот. Затем рядом появляется лицо Хизер уже без птичьей головы, мокрые волосы прилипли ко лбу. А затем мое тело становится невесомым, и я лечу навстречу голубому небу, покачиваясь, словно снова стала малышкой на руках у своего отца.

Минута уходит на то, чтобы понять, что Роджерс несет меня на руках так же, как он обычно делает это перед представлением. Я слишком устала, чтобы протестовать.