Пропавшие девочки - [31]

Может, именно поэтому я была так шокирована, когда его поцеловала Дара? И он ответил на ее поцелуй? Хоть мы часто проводили время втроем, он был моим лучшим другом, моим лекарством от скуки, тем, с кем можно говорить ни о чем. И Дара тоже была моей. Я всегда была вершиной этого треугольника. Точкой, которая соединяла всю конструкцию.

До тех пор, пока однажды Даре не приспичило занять место на вершине.

Дара смотрит в сторону и молчит. Уверена, что она воображает себя героиней трагедии, Джульеттой, принявшей позу для последнего предсмертного фото.

– Слушай, мне жаль, что ты расстроилась. – Я поднимаю сумку с пола. – И мне жаль, что я не способна понять. Но я опаздываю.

Она по-прежнему молчит. Нет смысла спрашивать, собирается ли она в школу. Очевидно, это не входит в ее планы. Было бы неплохо, если бы мама была хотя бы вполовину так строга с Дарой, как в своей школе, где некоторые из мальчишек в младших классах зовут ее не иначе как «той злой сукой».

Я уже на полпути, когда Дара говорит:

– Просто не притворяйся, ладно? Ненавижу, когда ты так делаешь.

Когда я оборачиваюсь, вижу на ее лице странное выражение – она смотрит на меня как человек, который знает какой-то сочный, очень секретный секрет.

– Что ты имеешь в виду?

На секунду солнце заходит за облако, и в комнате Дары становится темнее, как будто кто-то накрыл ладонью ее окна. В это мгновение в тени Дара выглядит незнакомкой.

– Не притворяйся, что ты не рада, – говорит она. – Я знаю тебя.

Я пытаюсь возразить, но она продолжает.

– Ты делаешь вид, что вся такая хорошая. Но глубоко внутри ты точно такая же, как и все мы.

– Пока, Дара, – отвечаю я, выходя в коридор, и намеренно изо всех сил хлопаю дверью, так что она едва не слетает с петель. И я с удовлетворением слышу, как внутри какая-то из ее вещей (фотография в рамке? любимый бокал?) с грохотом падает на пол.

Дара – далеко не единственная, кто умеет разрушать.

После

Ник, 23 июля

– А знаешь, он ведь все еще работает.

Я и не осознавала, что пялюсь на «Врата», пока за моей спиной не появилась Элис. Я делаю шаг назад и едва не наступаю ногой в краску.

Внутренней частью запястья она откидывает прядь волос со лба. Ее лицо пылает, из-за чего глаза кажутся светло-карими, почти желтыми.

– «Врата». – Она указывает подбородком на гигантскую металлическую стрелу. – Аттракцион все еще работает. Уилкокс проверяет его каждое лето. Намерен однажды запустить его. Я думаю, ему все это неприятно. Знаешь, как будто, раз «Врата» закрыты, значит, он признает свою вину. В смерти девочки, я имею в виду. Он должен доказать, что этот аттракцион не опасен.

Она пожимает плечами, потирая тату под левым ухом пальцем, испачканным в синей краске.

Всем, кто сегодня работает, дано задание: если они не заняты на горках, помочь устранить последствия вчерашнего вандализма. Незадолго до закрытия какие-то идиоты с баллончиками прошлись по парку, повсюду оставив незамысловатые изображения определенной части мужского тела. Уилкокс казался невозмутимым этим утром. Позже я узнала, что это случается каждое лето.

– Он пишет жалобы в консультативный комитет по паркам каждый год.

Элис садится на маленькую пластиковую скамеечку в виде пенька. Элис редко садится. Она всегда в движении, управляет всем вокруг, раздает указания и смеется. Чуть раньше сегодня я видела, как она, словно паук, карабкалась вверх по опорам «Кобры», чтобы достать детский рюкзак, который каким-то образом зацепился и застрял наверху, а внизу собралась целая толпа из работников парка: некоторые подбадривали ее, другие уговаривали спуститься, третьи звали Уилкокса и Донну.

Я видела, как Паркер смотрел на нее тогда (голова запрокинута, руки лежат на бедрах, глаза сияют), и почувствовала – что? Нет, не совсем ревность. Ревность – это сильное чувство, которое сводит желудок и разъедает внутренности. А это скорее какая-то пустота, которую испытываешь, когда так долго хочешь есть, что даже привыкаешь к этому.

Смотрел ли он так когда-нибудь на Дару? Смотрит ли он так на нее до сих пор?

Не знаю. Я знаю только, что раньше он был моим лучшим другом, а теперь вовсе на меня не смотрит. А другой мой лучший друг со мной не разговаривает. Или это я с ней не разговариваю?..

Прошлым вечером я заглянула наверх по старой привычке, чтобы проверить, как она, и увидела на ее двери новый знак. На бледно-зеленом куске бумаги, украшенном сердечками и плохо нарисованными бабочками, написано: «Даже, мать твою, не думай!»

– Зрелый поступок, – прокричала я в закрытую дверь и услышала в ответ приглушенный смех.

– Отец девочки, его фамилия вроде Ковласки, или как-то так, но точно заканчивается на – ски, появляется здесь каждый год. Он настаивает на том, что «Врата» должны оставаться закрытыми, – продолжает Элис. – Думаю, я могу понять их обоих. Кстати, аттракцион-то классный. По крайней мере, был классным. Когда его включают, загораются все эти маленькие лампочки, и он становится похож на Эйфелеву башню или что-то в этом роде, – она делает паузу. – Говорят, она все еще кричит по ночам.

И хотя день стоит абсолютно безветренный, жаркий, словно раскаленный металл, легкий холодок пробегает сзади по моей шее и заставляет волосы встать дыбом.