Промежуточный человек - [23]

Тут же между ними началась незлобивая и, по всему, привычная перепалка, в которой, нисколько не стесняясь новых людей, наскакивала, наседала Анна Васильевна, а Константин Павлович только снисходительно покрякивал да комментировал ее выпады, ловко выворачивая на свой лад сказанное женой.

Перекусив, мы снова принялись за работу. Пообдирали старые, в размывах сырости обои, обмели стены веником, повыскребли из углов мусор. Насобирав во дворе всякого хлама, затопили печь. Дым повалил изо всех щелей, насчет чего Анна Васильевна, тут же подоспевшая, пояснила, что в дымоходе, видать, поселились галки и надо бы его прочистить. А лестницу и длинную олешину с проволочным веником на конце она уже и принесла. Сору из дымохода мы действительно выгребли два полных корыта. На крыше доцент от кибернетики неловким движением повалил выщербленную ветром и дождями трубу. Пришлось нам отправляться за глиной, два полных ведра которой мы накопали в яме, указанной Константином Павловичем. Худо-бедно, но стараниями Геннадия, проявившего на крыше неожиданные способности к эквилибристике, труба поднялась, от этого и хатка, как с новой кокардой на старом картузе, и сам Геннадий, вымазанный в глине, но довольный, приняли одинаково горделивый вид.

Остатками глины промазали щели в печи, и вот уже затрещали в ней ветки, забилось пламя, привнося с собой в помещение жилой дух. Геннадий со складным метром все облазил, вымерил, занес результаты промеров в тетрадку. Пристроившись у подоконника, он принялся что-то вычерчивать и бормотать: «Здесь отодвинем, это разберем, здесь — книжную полку, здесь — камин…»

Тут, на сей раз к полному удовольствию Константина Павловича, снова появилась Анна Васильевна.

— Всей работы не переробишь, завтра не буде что робить… Пошли вечерять…

Пошли ужинать.

Устроились на кухне у соседей. Анна Васильевна выставила на темный щербатый стол все, чем богат был дом, — снова сало, снова миску с картофлей, яичницу с луком в глубокой чугунной сковороде, эмалированную миску с наваленной студенистыми глыбами простоквашей…

Сама к столу не присела, но как-то уютно, не над душой стала в стороне, выпрастывала руку с ложкой, прихватывала что-то со стола и тут же отступала — не из скромности или приниженности, как могло показаться (в доме — несмотря на старания Константина Павловича, это мы сразу почувствовали, — именно ей принадлежала роль главы, хотя и выпивала она на полрюмки меньше мужа и свое положение ничем не выказывала), — просто от привычки за столом не засиживаться, гостям глаза не мозолить.. Участвуя в застолье, она присматривала за хозяйством, успевала и в беседе слово вставить, и в печи ухватом пошерудить, и на стол закуску пододвинуть. Когда наша городская выпивка подошла к концу, Анна Васильевна вытащила из загашника бутылку собственной, простой, припасенной к случаю. По несколько подобострастному оживлению Константина Павловича видно было, что и в этом вопросе власть в доме безраздельно принадлежит ей.

С того первого дня Дубровин наезжал в деревню чуть ли не каждый из выходных дней, использовал и просветы в расписании лекций, и отгулы, а позднее и вовсе надолго перебрался в деревню, взяв положенный на докторскую диссертацию отпуск. Ночевал он всегда в собственном доме, мужественно сражаясь то с комарьем, то с мышами, нагрянувшими в первые осенние холода. Мыши мешали спать и однажды чуть не повергли доцента в позорное бегство, но, к счастью, участливая Анна Васильевна и здесь не дала пропасть: надоумила приручить молоком рыжую хищницу Катьку, разом покончившую и с мышами, и с посудой на кухонной полке, которая с грохотом обвалилась среди ночи от разбойного Катькиного энтузиазма.

Зачастил в деревню и я, благо и у меня появился теперь «свой» угол. К спартанским лишениям Геннадия я относился с ироничным сочувствием, предпочитал останавливаться у соседей — на сеновале летом, а с холодами и в большой комнате их дома, разделенной ситцевой занавеской на две половины, в одной из которых стояли кровати: Анны Васильевны — у окна, чтобы, не дай бог, не пропустить время, когда поутру погонят коров на выпас, и Константина Павловича — поближе к маленькой и очень экономичной печурке. В другой, светлой половине разместились телевизор, вечерами всегда включенный, буфет с праздничной посудой и всякими безделушками, были здесь и еще две кровати, празднично убранные, с высоко взбитыми подушками, — для дочерей, которые приезжали из города на выходные или в страдные дни на помощь родителям.

Ни в тот первый вечер, ни в следующие наши тихие застолья расспросами старики нам не досаждали. Хотя, по некоторым их замечаниям, я, к своему удивлению, понял, что многое из нашей личной жизни непостижимым образом было им известно.

Как-то я обратил на это внимание Геннадия.

— Видишь ли, — сказал он в ответ, — возникновение и распространение в деревне информации — это еще не изученный современной наукой феномен.

Действительно. Лежит, прихворнув, Анна Васильевна на печи в кухне. Окошко там одно, выходит во двор. Свернулась калачиком, смотрит в стену…

По улице прогремел мотоцикл.