Пролог - [9]

Она залилась слезами. Волгин рассудил, — и совершенно справедливо, — что сделал не очень хорошо, заставивши ее плакать.

— На вас досадно смотреть, какими пустяками вы смущаетесь, — извините меня, вы могли уже увидеть, что я не умею говорить деликатно. Что вам за охота не понимать ваших истинных отношений к мужу? — Зачем он женился на вас? — Вы говорите, вы нравились ему. Согласен. Но вы сама говорите, всякая красивая женщина с улицы была бы очень хороша ему, а стоила бы гораздо дешевле. Значит, жена ему была нужна не для него самого, — для общества. Почему он выбрал вас? Аристократку, — то есть настоящую, важную аристократку, — за него не отдали бы тогда; из мелюзги, которая воображает себя аристократиею, отдали бы, но какая польза от такого родства? — Ему нужно было стать своим в настоящем, сильном аристократическом обществе. Он рассчитал: «Ее дядя хорош в нем. Он эгоист, не хочет ничего сделать для родных. Но пусть он увидит племянницу женою человека, который не нуждается в его протекции; пусть он увидит, что она — блестящая молодая женщина. Он примет ее, как самую приятную находку: пусть она украшает собою его обеды, вечера». — Было это? Хорошо принял вас дядя? Просил вас быть хозяйкою на его обедах и вечерах?

— Да.

— То-то же и есть. И вы вошли в аристократическое общество?

— Да.

— А ваш муж?

— Конечно, и его не могут не принимать хорошо в тех домах, которые дружны со мною.

— То-то же и есть. Это хорошая вещь, подружиться с аристократами, не переставая быть демократом. Как ему было втереться самому? Первое, собственно его-то и не впустили бы; второе, стараясь втереться, испортил бы репутацию демократа. Ныне, известно, всё реформы; реформировать должны демократы. Надобно было и залезть в высший круг и сберечь свою славу, что он дельный реформатор. Удалось, как видите. И я думаю, он говорит друзьям-демократам в минуты откровенности: «Против воли якшаюсь с аристократами и продолжаю ненавидеть их». — Так думает Рязанцев, — вероятно, не сам выдумал, слышал от него. — Хорошо. Вы производите эффект; за вами ухаживают; а вы неглупая женщина. Что же из этого? — Натурально: «Прошу тебя, душа моя, будь любезна с таким, он мне нужен». — «Душа моя, прошу тебя, будь очаровательно мила с женою, или с сестрою, или с теткою такого-то, он мне нужен», — позвольте спросить, так ли? — Да и спрашивать нечего. — В чем же, оказывается, вся сущность дела? — «Я беру вас, mademoiselle, переименоваться в madame и помогать моим делам». — Вы помогаете. Чего ж ему больше? — Больше ничего и не требуется.

Раздался звонок. По манере звонить Волгин узнал жену.

Ну, вот и Лидия Васильевна. Да-с, чего же ему больше? Вашего расположения? — Вот, очень нужно оно ему. Если оно было важностью для него, он и сохранил бы его, вы сами сказали. — Чем ему огорчаться? — Что он, маленький ребенок, что ли? — Не знал он вперед, что если женщина окружена поклонниками и потеряла расположение к мужу, то увлечется кем-нибудь другим? — Зачем же он не берег вашего расположения? — Значит, сам решил: «Душа моя, конечно, для мужа неприятно, если жена увлекается другим, ноты видишь, у меня много интересов гораздо поважнее этого. Мне с тобою некогда нянчиться, душа моя. Знаю, ты увлечешься кем-нибудь, — но, душа моя, продолжай усердно помогать мне в делах, более важных для меня». Теперь, вы видите…

Взошла Волгина. Савелова бросилась на шею к ней. Пока она душила и заливала слезами Лидию Васильевну, он перебирал пальцами бороду: ловко ли уйти, не договоривши, — и особенно, когда говорил с горячим участием? — Неловко. — Но случай уйти не раскланиваясь был очень хорош. Раскланиваться! — Да; если пропустить эту минуту, надобно будет раскланиваться. — Он пятился к двери и благополучно исчез.

Вчера Савелова с трепетом возвращалась домой. Нивельзин оставил ей в магазине записку, наскоро написанную карандашом: «Он подозревал. Но опасность совершенно миновала. Благодарите Волгину». Магазинщица также успокаивала ее. Но она все-таки боялась. Напрасно. Перчатка Волгиной имела полный успех. Савелов был уже дома, когда жена, сделавши несколько визитов, чтобы дать себе время сколько-нибудь оправиться от волнения, вернулась. Муж, против обыкновения, встретил ее: он дожидался! — Это снова испугало ее. Он очень ласково обнял ее и, как ей показалось, не заметил ее смущения. Она ободрилась и успела подавить свое замешательство. Но все она еще не знала, как понимать его ласковость и веселость. Не притворяется ли он, чтобы лучше можно было продолжать следить? — Но ушедши в свою комнату раздеться, она увидела на столике у трюмо новую коробочку. Это был дорогой браслет; слишком дорогой по доходам ее мужа. Такого дорогого подарка он не мог бы сделать для притворства: видно было, что в самом деле он был в восторге, забыл расчет от радости. Теперь она перестала сомневаться. Но как ей тяжело было идти благодарить за подарок! — За подарок, который сделан обманщице обманутым мужем!..

Она с неподдельным чувством говорила о том, как мучительно было для нее лицемерить перед мужем. Она получила награду за верность! — Муж был в этой новой сцене совершенно доверчив; ему было даже как будто бы совестно за себя перед женою. Если б она захотела, она могла вырвать у него признание, что он подозревал ее, — он стал бы просить прощения! — Но ей и без того было слишком тяжело: она получила награду за верность!