Пролитая вода - [6]

Тенишев приходил к Дане после долгих блужданий по городу, словно этим и приготавливал свой приход. Осенью, когда еще не начинались долгие дожди, туман и изморось опускались вечерами на улицы, фонари сияли в мокрых ветках радужными застывшими пятнами, и под ними блестел мокрый асфальт. Ветра не было, лишь в подворотни втягивался сырой воздух, и хотелось вслед за ним поворачивать голову.

Лестница в подъезде, вызывающая раздвоенное чувство – и знакомая, и чужая, – как соседский дом в деревне, почти повторяющий родной, но с чужим запахом. Тенишев медленно поднимался, расстегивая плащ, и останавливался перед дверью. И всегда волновался. Одолевало непривычное ощущение, свойственное человеку, выросшему в деревенском доме, не допускающее соединения слов «дом» и «квартира», – и всегда, переступая порог на высоком этаже, боялся, что шагнет куда-то вниз.

Дверь открывалась, Даня улыбался – Тенишев, не видя своего лица, знал, что они сейчас похожи.

– Что, дождь на улице? Раздевайся.

– Ага, вот такой, – и Тенишев отряхивал плащ.

Играла музыка, было тепло и уютно. Собака стучала короткими лапами по паркету и усаживалась в своем углу. Даня ставил на кухне чайник, а Тенишев смотрел на крутящуюся пластинку, стараясь прочесть название.

– Есть будешь? – доносилось из кухни.

Странно, но Тенишев всегда отвечал наоборот: если хотел есть, то стеснялся этого и отказывался, а если был сыт, то говорил – да, буду, только немного.

На этот раз на столе появились рюмки, они выпили понемногу водки – за погоду, и сразу стало совсем тепло и спокойно.

– А что это? – спросил Тенишев про музыку.

– Да я и сам впервые слушаю; хорошо, – и, полузакрыв глаза, Даня поводил рукой по воздуху, сопровождая музыку.

– Да, неплохо, как переливы сна, понятно и необъяснимо одновременно. – Тенишев вдруг увидел в углу собаку и добавил почему-то: – Как грустные глаза собаки.

Даня тоже улыбнулся:

– У тебя получается говорить об одном и том же разные вещи, и все равно похоже, соглашаешься и с тем, и с другим.

Он подхватился к проигрывателю.

– Сейчас поставлю хорошую, сегодня у фарцовщика купил, называется «С меня довольно» – «Ich habe genug».

Когда кончилась мелодия, Тенишев только кивнул головой, улыбаясь: что, мол, тут скажешь.

Надо просто встречать обращенное к тебе, подумал он.

– А я сегодня квартиру искал. Даже в Подниколье забрел, надеялся комнату снять в каком-нибудь деревянном доме с садом, – неожиданно для себя сказал Тенишев.

– Ну и как, нашел?

– Да нет, просто нравилось там ходить по заросшим улочкам, пахло дымом, будто баню где-то рядом топили. Лужи разъезженные, обходишь их – за забор надо держаться, яблоки на голых уже яблонях, и несколько лип высоких на окраине, возле реки. И грусть какая-то странная, бодрая – все не можешь вздохнуть на полную грудь – как в этой мелодии.

Тенишев улыбнулся, посмотрел на Даню:

– Ты что-то сказал?

– Я завидую тебе: все понимаю, а боюсь, что представляю что-то вроде дачи. Ну, а квартира как?

– Да никак. Когда уже возвращался, зашел в один дом, спросить. Постучал, никто не отзывается, попробовал дверь рукой, она открылась. Темные сени, еще одна дверь – я и ее открыл. Полумрак, долго глаза привыкали, и запах – тяжелый и сырой, нетоплено. В комнате беспорядок – да нет, страшнее. На чем-то вроде кровати лежит закутанная в кучу тряпья старуха и на меня неподвижными глазами смотрит – без испуга, без выражения. Да одни глаза и виднелись, лицо тоже закутано от холода. И ясно, что старуха – не страшная, знаешь, не было того чувства, что баба-яга: глаза другие. А рядом на тумбочке, на полу навалены, разбросаны пузырьки, баночки, стаканы грязные. Я помню, что долго на это смотрел, стараясь найти что-нибудь чистое – ну, из чего она пьет, ест. Но все было одинаковое – забытое и ненужное. Я еще поздоровался и долго слышал свой голос. А старуха, наверное, один раз только и моргнула, словно доказала, что жива. Я попятился и в сенях наткнулся на кого-то, испугался. Отпрыгнул в темноте и выскочил, стою, а из сеней выходит почти такая же старуха, только разница, что ходит, и спрашивает нормальным, спокойным голосом: «Вы что-то хотели узнать?» – «Понимаете, я квартиру ищу, я не знал, что тут…» – «Ну что вы, какая здесь квартира, вы, наверное, студент?» Я кивнул. Она махнула рукой: «Там где-нибудь спросите, где дома покрепче, если кого на улице встретите, и спросите». И смотрит на меня, ждет, пока уйду. Я повернулся, пошел, она мне еще вслед сказала: «А я за Александровной ухаживаю». Я никого не встретил, да если б и встретил, то не стал бы, наверное, ни о чем спрашивать. Проходил мимо каких-то домов со светящимися окнами. Лестница там по склону оврага, помнишь, как на Секирной горе – длинная, долго поднимался. Да и не сегодня это было, несколько дней назад, это я почему-то сказал, что сегодня. Не понимаю, зачем. – Тенишев усмехнулся.

Он посмотрел на собаку, уткнувшуюся мордой под дышащий бок, и позвал ее. Собака шевельнула ухом, ждала, что позовут еще раз.

– Поставить еще что-нибудь? – спросил Даня.

– Как хочешь. Выпьем? – Тенишев глазами показал на бутылку.

– Налей, только мне немного, а я пока пластинку найду.