Прокурор для Лютого - [78]

Алексей Николаевич Найденко — а это был именно он, — поднялся и, подавляя в себе естественное раздражение отмотавшего «десятилеточку» человека, подошел к окну, нервно отдернул жиденькую кисейную занавеску — в залитом жарким солнцем пыльном дворике никого не было видно. Суетливые чубастые несушки, разгребающие густую пыль, да два петуха, молодой и старый; гордые собой и своими острыми алыми гребешками и роскошными хвостами, красавцы поглядывали друг на друга с явной недоброжелательностью.

— У-у-у, петушилы… Размахались тут крыльями… — трудно было сказать, к кому относилось это донельзя двусмысленное слово: то ли к хозяевам курятника, то ли к недавним героям голубого экрана.

Вот уже третью неделю пахан жил в этой небольшой деревушке Тверской области — за бесценок снял несколько комнат в добротном деревянном домике, за смехотворные деньги нанял прислуживать старенькую хозяйку, бедную беззубую бабку, которая убирала, стирала и готовила…

Несмотря на последние обстоятельства, которые складывались явно не в пользу Алексея Николаевича, выглядел он на удивление спокойным и даже уверенным в себе — с восходом солнца шел на озеро, удил рыбу, собирал в окрестных лесах первые грибы, развлекался колкой дров, а по субботам, как и положено, парился в деревенской баньке…

Иногда, раз в три-четыре дня он, чтобы никто не видел, заходил в «скворешник»-уборную, доставал из внутреннего кармана дешевенькой штормовки сотовый телефон и названивал по одному ему известным номерам — правда, язык сообщений, как и всегда, был очень своеобразный, и бабка, единственный человек, с которым постоянно общался вор, ничего бы из этого разговора не поняла.

Алексей Николаевич энергично наседал на всех абонентов — он хотел собрать сходняк как можно скорей. Приводил веские, как ему самому казалось, аргументы, рисовал перспективы, наконец, намекал, что якобы должен отстегнуть какие-то филки, но те, кому он звонил, упорно называли наиболее подходящим сроком конец августа; мол, собраться раньше не получится никак. Разговаривая таким образом, осторожный Коттон то и дело выглядывал в щелочку, высматривая, не появился ли кто посторонний — на его счастье, в этой забытой людьми и Богом деревне им не интересовался никто.

Правда, к хозяйке несколько раз заглядывал участковый, плюгавенький пожилой мужичонка с погонами старшего лейтенанта — типичный мусорской пропойца-хроник, с красным, задубевшим, будто бы замшевым лицом, с облупленным сиреневым носом и грубыми манерами дурно воспитанного деревенского пастуха. Впрочем, сельский мент вроде бы не обращал на нового постояльца должного внимания. Его интересовала вещь куда более важная — крепчайший бураковый самогон, который старушка, не получающая пенсии с начала года, виртуозно гнала на дивном аппарате каждую пятницу.

Алексей Николаевич, задернув занавеску, прошел в свои покои — душную, пахнущую нафталином комнатку, обставленную сообразно незамысловатым правилам хорошего вкуса по-деревенски: металлическая кровать с шишечками, взбитые подушки, многочисленные фотографии усопших родственников хозяйки: буденновский шлем эпохи Гражданской, «кубари» и «шпалы» командного состава Красной Армий времен финской войны, «бобрики», ставшие популярными у советской молодежи после развенчания культа личности.

Сбоку, как раз между изображением покойного хозяйкиного мужа, погибшего еще на Халхин-Голе, и сына, сгинувшего в колымском лагере, висел небольшой фотоснимок миловидной девушки — пышные волосы, утонченно-благородные, но в то же время несколько наивные черты лица, немного угловатые, еще подростковые плечи…

Это была племянница Наташа — пожалуй, единственный человек, без которого Алексей Николаевич тосковал в этой глуши.

Конечно, он давно уже пережил и первый шок после похищения Наташи, и смерть ее матери Людмилы Борисовны. Что поделаешь, если мир живет по закону джунглей; плакать обо всех — слез не хватит. Как ни удивительно, но по поводу племянницы Алексей Николаевич был относительно спокоен. Такое уже случалось два года назад — тогда вор волновался куда больше. И — ничего, все обошлось. Правда, помощь пришла оттуда, откуда ее меньше всего ожидали, от оперативного сотрудника совсекретного «13-го отдела»…

Коттон был совершенно уверен: с племянницей не случится ничего скверного. Девочка — наживка, на которую должен клюнуть он, сентиментальный уркаган. И он клюнет… Только не жадно и сразу, как глупый карась, эдакий прудовой фраер, а снимет ее с крючка хладнокровно, как сом или судак — хозяева местных водоемов (в последнее время, пристрастившись к рыбалке, авторитетный вор полюбил подобные сравнения). Но уж если Сухарев напорет косяков… То только себе во вред. Он не получит то, на что так рассчитывает.

Почему-то — кстати или некстати — вспомнился тот опер из «13-го отдела», Лютый… Кажется, его звали Максим. Ничего, хотя и отдал какое-то время «конторе», вроде, нормальный пацан — ведь не зря же полюбила его Наташа, не зря слала ему письма за решки, за колючку! Да, племянница была действительно неравнодушна к этому красавцу и умнице, но тот, в свою очередь, испытывал к ней чувства, вероятно схожие с теми, которые питает молодой школьный учитель к самой способной и бойкой ученице.