Проклятый [= Журнал «Приключения, фантастика» Выпуск 1.2000 ] - [9]

Просвета впереди видно не было. Зато с боков к нам тянулись черные шевелящиеся отростки, может, лапы чьи-то, может, просто ветки или стебли. Все настолько было непохоже на тамошние земные байки и россказни об аде, преисподней, что хоть плачь, хоть смейся, хоть башкой о стены бейся! Гадина все потихонечку грызла меня, причмокивала. Но я уже научился терпеть, не замечать всей полноты боли. Иногда даже будто в забытье впадал. Вот в эти секунды мне начинало казаться, что все бред, что с перепою мерещится, что я там, у себя, дома…

Примечание консультанта. Нами не установлено, какой образ жизни вел до смерти автор записок, часто ли у него были галлюцинаторные психозы. За время общения с нами он не был ни разу замечен в употреблении спиртного, наркотиков, табака, лекарств. И все же можно предположить, что столь яркие и подробные видения возникли у него в результате отравления токсичной пищей или ядовитыми парами. С другой стороны ни один из токсикоманов или же случайно подвергшихся воздействию токсичных веществ не мог, да и не смог бы столь детально, последовательно восстановить в памяти и описать свои грезы.

…Да только гадина не давала мне спать подолгу — миг, другой, и снова накатывала омерзительная явь. Становилось совсем плохо. Но куда денешься!

Странная это была дыра. Вроде совсем узкая, того и гляди, долбанешься об край, а то вдруг совсем рядом пролетит такая же тварюга перепончатая с коконом. Пролетит — и крылом не заденет! А ведь крылышки-то будто у «Боинга», только размашные, складные. Когда один такой «ангел» рядышком завис, я как в зеркале разглядел себя. Только потом усек, что это и не я вовсе, а какой-то другой тип. Кокон у него совсем размотался, да и какой там кокон, лохмотья вымаранного в кровище савана трепыхались как по ветру, чуть не в лицо били краями. А гад крылатый, «ангел земляной» своими тонюсенькими хилыми лапками с коготками так рвал на куски несчастного, что мороз по коже. А клювом в спину долбил. Этот тип ко мне повернулся рожей — и аж вопить перестал, глаза закатил, кровь из горла хлынула, кишки из живота лапшой свисают, голые кости из суставов торчат… а «ангел» ему сзади коготь просунул, в рот запихнул да как рванет — так губы до ушей и расползлись. Но орет, орет, зараза, в меня тычет изодранным пальцем:

— Его хватай, его! — вопит. Это он про меня. — Где, падлы, справедливость! Почему его не рвете?! А-а-а!!! — Еле живой ведь, а позавидовал, озлобился. — Дайте его мне! Дайте — сам порву, са-а-ам!!!

Тут мне мой «ангел» через левое плечо в ухо:

— На-ка, подонок, держи! — сипит, слюной обдает. — На, восстанови справедливость! Мы тут обиженных не любим, мы тут на них воду возим… и еще кое-что!

Я вам сразу скажу одну вещь, чтоб не запамятовать. Все эти гадины — и «ангелы земляные» и все прочие, они не совсем по-нашему говорили… то есть, совсем не по-нашему, слова такие, что ни одного похожего нет. Но все понятно, все доходит сразу — как, я объяснить не могу, пусть кто-нибудь поученее объясняет, но факт. А здесь я пишу, как у меня в голове перевод звучал, как запомнилось. Но вот того типа, нашего, которого тоже вниз волокли и драли по дороге, я ушами слушал, как там, наверху, тот по-нашенски болтал, обычный лох, все жаловался, жлобился, сука! А «ангел» меня в печень когтем. Сует чего-то опять.

— Или ему дать? — спрашивает так тихо, ехидненько. — Дать, что ли?

— Ну уж нет! — взъярился я с чего-то. — Нет! Я сам!

Выхватил у него из лапки штуковину. А это крюк длинный, навроде гарпуна с зазубринами. Ухватился поудобнее. Только этот изодранный, что рядом болтается, вдруг с таким же крюком на меня.

— Изорву! — орет как резанный. Псих, точняк, псих. Видал я таких на зоне. А он визжит, заходится: — Изор-р-рву-у-у!!!

Изловчился он, падла, сунул мне под ребра — да так одно и выломал, выдрал. А как захохотал, как обрадовался — у него кровища не только изо рта, но даже из ушей брызнула, из пор кожи. И все на лету, все в движении. «Ангелы» наши крылышками поводят, от стен лапы-отростки тянутся, брызги вонючие и маслянистые летят. Я это все вдруг снова заметил, потому как после боли дикой вдруг отупение нашло какое-то, отупение и спокойствие. Мига хватило, чтоб я в себя пришел. И тут я ему… крюк-то у меня как живой заходил! Я ему одним ловким таким приемом нижнюю челюсть разом со всеми зубами, хрящами да жилами вырвал.

— Хр-р-в-у-у-у-… — только у него и вышло вместо «изорву».

Ничего, впредь спокойнее будет, не таких психов смиряли. А сам чувствую, гадина моя сзади одобрительно так в ухо дышит, хихикает, грызть совсем перестала, только лапами теребит, но не больно, без коготков, давит, но не рвет. Я и осмелел — еще пару разов двинул, потом в раж вошел, я этого хмыря шебутного, я этого типа поганого в клочья порвал, я ему все ребра повыдирал, ключицы, брюхо продырявил, полчана снес набок! Да там и разобрать уже нельзя было — где охлопья савана трепыхаются, где его рвань. Сам колошмачу, секу, колю, рву… а помедлишь секунду, глядь: как в сказке, но не вру, точняк, не вру — все мигом зарастает, затягивается. Вот тогда и допер по-настоящему — а ведь права была моя гадина крылатая, права, теперь мы все тут вечные, как нас ни бей, ни жги, ни рви на куски, а ничего с нами не поделаешь! Но ведь и терпеть мочи нету! Ведь без передыху все! Без просвету! И жаловаться некому! И помочь некому! Одна злоба только и кипит в жилах. Злоба да боль! Боль да злоба! И я тогда крюком — прямо в рожу гнусную самому «ангелу», тому, что напротив.