Проклятый род - [26]

Выбежал Федор. Полушубок крытый на ходу застегивает.

- Машину выкатывай, ребята. Бочки готовь! Эй, ты, мне Гнедогооседлай.

Красиво стало лицо Федора под неверным светом далекого зарева и желтых фонарей в руках дворовых людей. Хмель вылетел вчерашний, ни скуки в лице, ни злобы. Будто этой ночи все долгие месяцы здешней жизни дожидался. Счастливым криком покрикивает, с места на место ловкой поступью перебегает. И все не без толку. Быстро машину ржавую наладили.

- Домой бы шла!

Это Федор Вере. Стоит, в шубку, в рукава не надетую, кутается.

- Зачем домой? И я поеду.

- Не женское дело.

- Что дома-то не видала... Смотреть поеду. Ишь, в медвежью дыру завез. Здесь пожар заместо театру. Все веселее.

Нескрытой злобой сверкнули глаза мужичков. И разные слова враждебные перелетать стали. Понял Федор. Злобно закричал. Погнал, в дверь толкнул. А из двери Вячеслав. И загудел тогда запоздавший набат на далекой колокольне. И переглянулись те двое. Братья с ненавистью переглянулись. Вячеслав, чтобы подозрение не зародить, поспешно с крыльца сбежал.

Ускакали. Те, кому коней не достало, позади бегут размеренным бегом, чтоб ранее срока не притомиться.

Потолкался Вячеслав. В дом возвратился.

- Верочка! Верочка! Где вы? Или спать?

- Нет. Какой теперь сон.

- Подите сюда, Верочка. Или я к вам? Можно?

Да раздета я...

- А вы оденьтесь. Или платочек накиньте.

- Хи-хи... платочек.

Через дверь разговаривали. Вячеслав в коридоре стоял, задыхался.

- Ну, коли хотите, поедем и мы на пожар. Что вы молчите, Верочка?

- Да они, поди, всех лошадей забрали. На чем поедешь...

- Ну, пешком. Да пустите вы...

И навалился Вячеслав на дверь. Затрещало.

- Что вы? Что вы, Вячеслав Яковлич?

А тот ломился и хрипел:

- Верочка... Верочка...

- Стойте, стойте! Сейчас отопру.

- Отопрете?

- Ей-Богу.

Слышит Вячеслав: одежда шуршит, сапожки по полу застучали. Ждет, покорный. К двери Вера подбежала; замок звякнул; отперла.

- Входите!

И от двери отбежала. Вошел Вячеслав. И к ней. Что-то сказать хочет. А она сторонкой, как кошка - в дверь. И выбежала. Бежит и злобно кричит, уже далекая:

- Так-то ты, подлец! К девицам по ночам ломиться. Все Федору скажу.

И два раза ударила входную дверь пружина. Сморщилось лицо Вячеслава, и кулаки его сжались. Постоял близ смятой постели., близ теплой еще, сплюнул, выругался по-мужичьи и медленно вышел из пустого дома. Двор пуст. Зарево разгоралось, близилось в ночи. И пошел без мысли. И долго так.

- Здравствуйте, Вячеслав Яковлич.

Голос-то, голос-то милый какой. Очнулся. Неверяще-радостными глазами глядит. Она. Мелания. Попа Ивана дочка. А вот и дом поповский. Как скоро дошел.

- Или и вы, Вячеслав Яковлич, на пожар? Что же пешком?

- Да так... Да я и не на пожар. Здравствуйте, Мелания Ивановна.

Рука ее теплая, сонно-радостная, рука девичья, в его руке затрепетала. Так посмотрел он дико. Но испугался ли, скрыть ли что хотел, стал вдруг застенчиво-робок и умоляюще тихо говорил:

- Пойдемте со мной, Мелания Ивановна.

- Пойдемте, Вячеслав Яковлич. Да что это вы назад-то?

А тот взял уже ее под руку и уверенно шагал по дороге, которою шел сюда.

- Что вы, Мелания Ивановна! Куда теперь с вами на пожар! Там мужичья этого - страсть. Затолкают. А мы так пройдемся. Погуляем.

- Ну, разве немножко. А то бы издали поглядели.

- Нет, Мелания Ивановна. А лучше вы мне расскажите про свою жизнь. Как у вас в епархиальном было. Чему учили.

- Да всему, что полагается. Ах, как вы руку жмете.

- А это потому, что я вас очень люблю.

Осмелел Вячеслав, идя рядом с поповой дочкой.

Вот я - купеческий сын богатый, а она... и хорошая же она, красивая, добренькая. И моложе этой Верки-подлячки да Маньки. Но Мелания сказала строго так:

- Назад пойдемте.

И вот Вячеслав робок стал. Умоляющие слова; голос прерывается. Умолил. Идут. Не страшно ей опять. Толкует-воркует про разное, про свое, Вячеславову душу тешит, ласковую теперь под звездным небом заревым. И он ей разное говорит. Но мало. Только чтобы речь ее не угасла, ласковая музыка. И руку не прижимает. Помнит.

- Теперь уж назад.

- Ну, еще.

- Да куда еще. Ворота ваши сейчас.

- А мы в парке погуляем.

- Что вы? Что вы? Ночью-то...

- Ничего. Нет никого.

- Да я и собак ваших боюсь.

- Со мной-то!

- Нет, что вы! Пустите!

Но он влек ее опять сильной рукой. И тяжело дыша, молчал, пока не вошли в парк.

- Ну, видите, не страшно.

- Ах, страшно.

- Мелания Ивановна. Я вас люблю.

- Пустите! Пустите!

И вырывалась. И упрекал он себя молчаливо. И опять, робкий, умолял. Дыхание обоих стало громким в ночи.

- Я пошутил... Я так. Смотрите, как зарево отсюда красиво. Сквозь деревья.

Сквозь деревья снеговые величалось перед людьми зарево. И шли.

- Куда же мы?

Голос Мелании звенел кануном слез.

- Что вы? Что вы? Гуляем мы. Разве не хорошо здесь?

- Тьма. Не вижу - куда идем.

- Ну, я-то вижу. Хозяин я здесь.

И еще раз голос Вячеслава прозвучал властно.

- Кто по ночам в парке гуляет, да еще зимой?

- Еще немножко.

И влек к дому боящуюся и не находившую уже слов; вел по тропам, ему ведомым.

- Боже мой! Вот уж это ваш дом виден. Огонь в окнах.

- Ну, что ж.

Но отбивалась. Но держал крепко. Лицо свое к ее лицу склонял.

- Куда вы одна-то денетесь? Дороги не найдете.