Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество - [37]

– Да уймись ты, плетью обуха не перешибешь. Видать, придется на время смириться с Ванькиной властью. Полагаю, недолго она продлится. Лысый сказывал, мол, Княжич женой княгиней обзавелся, со дня на день должен к ней уехать, а оттуда прямиком в Москву, – попытался – успокоить его Безродный, единственный оставшийся из всех гостей.

Услышав про княгиню да Москву, Илюха окончательно взбесился:

– Молчи, чертила старый, твоих советов только мне недоставало, – завопил он, срываясь на визг, но тут же сник под презрительно-холодным взглядом воровского старейшины.

– Ты на кого пасть разинул, сучий потрох? Забыл, как предо мной на пузе ползал, атаманом сделать просил? А я, седой дурак, в тебя поверил. И что теперь? Распустил народ дальше некуда, доатаманился, что в твоем доме тебе же харю бьют, – вкрадчиво промолвил дед Матвей. Затем, немного помолчав, с издевкою добавил: – Речи, ишь, мои ему не нравятся. Оно и верно, раньше надо было меня слушать, когда я посланца государева из станицы гнать велел. Так нет, вы Емельки испугались, дозволили ему казаков на круг собрать, а уж князь-то оправдал надежды царские, как парень девку, словами сладкими их охмурил. Один лишь Ванька Кольцо толком возразить посмел. Вот кого мне надо было сделать атаманом, или того же Княжича – он Захарку порешил, ему и вожжи в руки.

– Да ты что, Матвей, побойся бога. Разве можно царского опричника к власти допускать, – попытался возразить Рябой.

– Не тебе, убогому, Княжича судить. Княжич, он княжич и есть, или позабыл, кем его мать была. Видать, зов крови и позвал Ивана на службу царскую, а супротив такого зова не попрешь. Только это не вина, скорей, беда его. Рано или поздно сама жизнь осудит Ваньку – нельзя одновременно и казаком и князем быть, – глубокомысленно изрек старик. В этот миг на пороге юрты появился сбежавший отрок. Узрев его, Безродный посоветовал Рябому:

– Ты, Илюша, коли злобу хочется на ком-нибудь сорвать, так не на меня, седого старика, а на Максимку вон потявкай. Он по молодости лет, может, стерпит.

Взглянув на юношу, Илья елейным голосом спросил:

– Куда же ты, Максимушка, запропастился? Никак портки ходил менять? – и опять не совладав с собою, заорал: – Покуда Ваньки не было, хорохорился, за батьку собирался мстить, а как он появился – сразу обосрался и сбежал!

Не обращая внимания на Илюхино глумление, младший Бешеный подошел к столу, ловким, едва заметным движением руки выхватил клинок и, рубанув по тому месту, где только что сидел Иван, тихо вымолвил:

– Я убью его.

– О чем ты там лепечешь? – переспросил Рябой.

– Я убью его, – повторил малец. В темно-карих, раскосых, унаследованных от матери глазах Максима полыхала лютая ненависть, и Илья решил воспользоваться столь удачно подвернувшимся случаем.

– Сабельку-то убери. Глазом не успеешь моргнуть, как есаул тебя на ломти построгает. На-ка вот, возьми, – сняв со стены колчан с луком и стрелами, разбойник подал его юноше. – Говорят, ты птицу с лету бьешь, чем черт не шутит, может, что и выйдет из твоей затеи. В открытую не суйся, затаись возле ворот, как станет Ванька заходить в свой боярский терем да спиною повернется, тут и бей. Коли ястреба на небе можешь стрелить, авось и в волка не промажешь.

– Я ж не злыдень, чтоб из-за угла стрелять, не по совести как-то получается, – робко возразил Максим.

– Еще один праведник выискался, – окрысился Рябой. – Молчи, сопля зеленая, и слушай, что старшие велят. А коли шибко умный, так катись отсель и любуйся, как Княжич со шляхетскою княгиней забавляется, покуда твой отец в земле гниет.

Зайдясь в очередном припадке ярости, он замахнулся на парнишку, но, видать, не зря среди разбойников Максимку звали Бешененком. Принимая левой рукой колчан, правой отрок двинул в зубы своего наставника, не так изрядно, как хоперский есаул, но вполне достаточно, чтобы горе-атаман снова очутился на полу.

– Дед Матвей, а иначе никак нельзя? – спросил Максим Безродного.

Тот несогласно покачал головой и тихо вымолвил:

– Нет, парень, по-иному вряд ли получится, – пристально взглянув в искаженное душевной мукою мальчишечье лицо, он строго пояснил: – Месть за кровь отца – святое дело, а убийство подлое – тяжкий грех. Только от меня не жди совета, даже я тебе в сем деле не указчик, сам решай. В этой жизни, парень, еще не раз придется между господом и бесом выбирать.

– Я свой выбор сделал, – почти спокойно ответил юноша. Даже не взглянув на уже поднявшегося с полу змеяискусителя, Максим направился к выходу.

– А не жаль мальца? – спросил старик Рябого, кивая Бешененку вслед.

– Нашел, кого жалеть. Эта сволочь, если раньше времени не сдохнет, похлеще Княжича волчарой станет, – прошипел Илья, утирая второй раз за вечер побитое мурло.

Спорить с ним, а уж тем более препятствовать Илюхиному замыслу, старик не стал. Безродный не был подлецом, но он имел свое понятие о совести и чести. Ванька Княжич посягнул на казачью вольность, на весь уклад столь привычной сердцу воровского старейшины разбойной жизни и должен за это поплатиться.

7

Выйдя от Рябого, Иван неторопливым шагом направился к своему дому. Что будет после его ухода, как воспримут казаки мордобой, учиненный им над пусть и никудышным, а все же избранным народом атаманом, мало волновало есаула. Мысли Княжича были об ином. По ночам уже стало холодать, вдыхая полной грудью свежий, бодрящий своей прохладой ветерок, он думал: «Ранняя будет нынче зима, похоже, скоро снег уляжется, Новосильцев лишь до первых холодов обещал меня ждать, надо поспешать».