Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество - [20]

– Поднимай, Митяй, станичников. Полк построишь на опушке леса, возле дороги, там и похороним атамана. А ты, Андрей, побудь пока возле него, – и неспешным шагом отправился к Новосильцеву, оповестить его о смерти Чуба.

Как ни странно, но, войдя в шатер, Ванька тут же позабыл, зачем пришел. Первым делом он глянул на Еленкину постель – та была пуста.

– А где княгиня?

– Только что уехала с Игнатом.

– Куда уехала? – почти испуганно переспросил есаул.

– Своего отца хоронить, – пояснил князь Дмитрий. – Игнат недавно заходил. Гостья наша, как увидела его, сразу же спросила – не тебе ль, казак, есаул велел убитых шляхтичей похоронить. Добрый ей и отвечает: мне, красавица. Всех достойно предали земле, лишь один неприбранным остался, тот, что обличием на предводителя похож. Я, говорит, за тем и явился, чтоб спросить – не родня ли он твоей милости? Может, попрощаться с ним желаешь? А заодно хотел узнать, какой крест поставить на могилу – православный или латинянский?

От таких речей Игната гостья наша разрыдалась да выбежала вон. Однако тут же воротилась, уже одетая попоходному, с саблей на боку, и заявила, это мой отец, казак, веди меня к нему.

Я, конечно, противиться не стал, даже повелел коня ей дать, нравом поспокойнее. Сам же понимаешь, с отцом проститься – святое дело. С тем они и уехали, полагаю, вскоре вернуться должны.

Ванька понимающе кивнул, наконец-то вспомнив, зачем явился, он с грустью вымолвил:

– Нас с тобою тоже дела нерадостные ждут, Емельян от ран скончался, – и поведал князю о случившемся.

12

Когда Княжич с Новосильцевым подъехали к дубраве, они увидели справа от дороги весь Хоперский полк, застывший в скорбном ожидании, а слева свежий могильный холмик, возле которого стояли Елена и сотник Добрый. В руках Игната был сбитый по казацкому обычаю из древка пики православный крест.

Вскоре показалась повозка с телом атамана, ее сопровождали Лунь да десяток самых старых станичников – верных соратников Емельяна по былым походам в Крым и Турцию.

Заметив свежую могилу, Андрюха изумленно вымолвил:

– Вот те на, да мы, гляжу, уже на обжитое место прибыли, – обернувшись к – Княжичу, он вопросил: – Иван, кого это твоя княгиня хоронит?

– Отца.

– Он, похоже, тоже воином был.

– Шляхетский полковник, – утвердительно кивнул есаул. – На моих глазах пятерых ордынцев зарубил. Нехристи хотели живьем их захватить, но где там, геройски шляхтич дрался, только пулей и смогли его свалить.

– А почему у ляха православный крест, – продолжил свой расспрос дотошный Лунь.

– Не поляки они вовсе, а литвины православные, потому на Русь от притеснений католиков и убежали, – раздраженно ответил Иван.

– Да ты не злись, я ж не ради любопытства спрашиваю. Может, мы их вместе похороним? Пускай два воина доблестных по соседству лежат, веселей им будет. А вы как мыслите, станичники, – обратился Андрюха к казакам.

– Почему бы нет. Врагом литвин нам не был, веры держался праведной, смерть геройски принял от татар поганых. Атаману такой сосед наверняка понравится, всяко лучше, чем в одиночку на чужой стороне лежать, – вразнобой загомонили хоперцы и, вынув сабли, стали рыть для Чуба последнее пристанище неподалеку от могилы полковника-литвина.

Как только скорбный обряд начал подходить к концу и казаки, поочередно прощаясь с атаманом, принялись, кто горстью, кто из шапки, засыпать его землей, до того стоявший смирно Татарин вдруг взбесился. Грозно всхрапывая, конь накинулся на людей, не допуская их к хозяину.

– Не хочет с Емельяном расставаться. Может, пристрелить его да вместе с Чубом схоронить, предки наши завсегда с конями воинов хоронили, – неуверенно промолвил Разгуляй, вынимая из-за пояса пистоль. Но тут раздался одновременно исполненный и гневом и испугом женский крик.

– Нет, не надо! – и, боязливо отступившие от Татарина станичники увидели, как Ванькина княгиня бросилась к взбешенному жеребцу. Княжич было устремился ей на помощь, но на сей раз защита есаула Еленке не понадобилась. Едва бесстрашная красавица коснулась маленькой ладошкой его шеи, конь застыл на месте, будто вкопанный. Жалобно заржав, словно жалуясь на человеческую жестокость, Татарин уткнулся своей мордой в пышную Еленкину грудь.

Дивный образ белокурой литвинки напомнил казакам, что кроме боли ран да страха смерти есть еще на белом свете красота с любовью. На отмеченных печалью лицах суровых воинов появились скупые улыбки. Разгуляй опустил пистоль и, с восторгом глядя на женщину, но обращаясь к коню, насмешливо промолвил:

– Ай да Татарин. Не зря тебя покойный Емельян хитрым чертом называл, недолго ж горевал ты по хозяину, враз хозяюшку себе нашел. Только как она с таким зверюгой бешеным справляться будет?

Услышав Митькину насмешку, Елена взглянула на него, да так, что Разгуляю самому захотелось стать конем, лишь бы быть поближе к ней и, не касаясь стремени, ласточкой взлетела в седло.

– Ну и девка, везет же Ваньке, – пронеслось по казачьему строю. Каждый вдруг припомнил мать или любимую. И уже не с рвущей сердце холодною тоской, а лишь с легкой печалью станичники продолжили прощание с атаманом.

Баба казаку не только жизнь дарит, но и радоваться ей заставляет.