Проклятый город. Однажды случится ужасное... - [19]

— Кто-нибудь из местных или бургундских властей проявлял особый интерес к документам, которые впоследствии исчезли?

— О, этим много кто интересовался… и местные, и центральные власти… — Внезапно Клеман оторвался от созерцания носков своих ботинок, подняв голову. — Вас тогда здесь не было… вы не знаете… эти тела… мы их видели. И слышали рассказы… — Он глубоко вдохнул и на выдохе произнес: — Я был среди тех, кто расследовал самое первое убийство.

— Того ребенка, которого нашли в парке?

— Да, в парке Труандьер. С тех пор прошло восемь лет, но мне до сих пор снятся кошмары. По крайней мере четверо полицейских тогда уволились, вы в курсе?.. Потому что это было… слишком. Понимаете, что я хочу сказать? Когда идешь на службу в полицию, все-таки не ожидаешь увидеть… даже не знаю, как это назвать… такое живодерство.

И если вы меня спросите, куда подевались документы, я не смогу вам ответить. Конечно, я могу сказать, что вполне могли найтись люди, которые просто несколько раз нажали клавишу Delete на своем компьютере, — неважно, кто именно, неважно, здесь или в другом городе… Неважно, кто из наших коллег перестал спать по ночам, работая с теми фотографиями, протоколами допросов, отчетами судмедэкспертов о проведенных вскрытиях, — он просто хотел забыть. Точнее, они. Они хотели обо всем забыть.

В кабинете повисла давящая тишина. Бертеги был слегка удивлен: он впервые слышал, чтобы Клеман произносил такие длинные речи.

— Одиль Ле Гаррек, — наконец заговорил комиссар. — Ты слышал это имя раньше?

— Нет. Я не допрашивал ее по «делу Талько», если вы это имеете в виду.

— Это тоже, но не только. Она появлялась хоть ненадолго в списке подозреваемых? Многие имена потом оттуда исчезли в связи с недоказанными обвинениями.

— Честно говоря, не знаю. Что заставляет вас думать, что она к этому причастна?

Хороший вопрос, подумал Бертеги. Ну и что на него ответить? Комиссар немного поразмышлял.

— Ничего конкретного. Просто не исключаю такой возможности. Как и для любого другого жителя города, кстати. Во всяком случае, ты мне еще понадобишься, — подытожил комиссар. — Я хочу, чтобы ты поднял все ближайшие полицейские архивы и выяснил, не появляется ли где-нибудь имя Одиль Ле Гаррек. Мне местные работники ничего не скажут, а вот тебе, раз ты вместе с ними прошел через такое… испытание, как восемь лет назад, будет больше доверия.

— Это потребует времени… И потом, не могу ведь я ездить от одного полицейского участка к другому и рыться в документах…

— А ты не торопись. Никакой спешки. Я на тебя рассчитываю. Пока все.

Клеман кивнул, встал и направился к двери. Уже взявшись за дверную ручку, он вдруг обернулся.

— Это из-за ее дома?

— Ты о чем?

— Это ее дом навел вас на мысль, что она могла быть причастной к «делу Талько»?

Бертеги ответил не сразу.

— Может быть, и дом… да. Но не только. Главным образом телефон. Провода перерезали, чтобы помешать ей связаться с кем-то. Никто не пытался на нее напасть… по крайней мере, в открытую. Никто не пытался проникнуть в дом. Кто-то лишь хотел, чтобы она… хранила молчание.

Глава 5

Одри повернулась и взглянула на мальчика: лет пятнадцать, на вид — обычный подросток из буржуазной семьи, с внимательным взглядом. Она его не знала — скорее всего, он был из класса мадам Руве, другой учительницы литературы, которая, в отличие от многих, не находила визит Ле Гаррека чем-то неприличным. Подросток тянул руку, собираясь задать вопрос.

Ну наконец-то, хоть кто-то решился!

Одри облегченно вздохнула и по выражению лица Ле Гаррека поняла, что он примерно то же самое подумал.

— Что побудило вас писать? — спросил подросток в той чересчур вежливой, даже неестественной манере, которую Одри порой доводилось замечать у учеников «Сент-Экзюпери».

Они находились в актовом зале, где ставились спектакли. Это был настоящий маленький театр — с деревянной сценой, тяжелым бархатным темно-красным занавесом, лепниной на потолке и отличной акустикой. Здесь директор недавно произносил торжественную речь по случаю начала нового учебного года, после чего состоялся бал, скорее напоминавший американскую дискотеку, чем традиционные французские балы.

Николя Ле Гаррек сидел на сцене за небольшим столом, покрытым белой скатертью, лицом к ученикам и двум преподавательницам.

Что побудило вас писать?

— Мой первый компьютер, я думаю…

В зале прошелестели смешки.

— То есть не в том смысле, что мой первый «Мак» действительно побудил меня писать, но… именно он меня освободил. Видите ли, я с детства постоянно выдумывал какие-то истории и иногда их записывал. И хотя мне нравилось писать, обычно я выдыхался после нескольких страниц… А потом я купил «Мак» и впервые открыл для себя все то, что вы сейчас прекрасно знаете: все эти «удалить-копировать-вставить» и так далее… Но в те времена это мне казалось настоящим чудом. Это меня раскрепостило. Я написал первую сцену, затем вторую… И вот в один прекрасный день — точнее, после нескольких месяцев и сотни литров кофе — книга была готова…

Он произнес все это просто и совершенно естественно. Слушатели почувствовали и оценили его искренность: лед был сломан. Поднялось еще несколько рук, и вопросы посыпались один за другим — точные, смешные или наивные…