Проклятый дар - [79]

– Балласт… – повторил Матвей и встал из-за стола.

– Ты куда? – Алена тоже встала, но с места не двинулась, смотрела испуганно и просительно: – Матвей, ты куда?

– Покурю. – Он улыбнулся ей успокаивающе: – Покурю, а потом на сеновал – спать. Время позднее, пора уже.

– Так что ты решил, братишка? – спросил Ставр о том, о чем хотела, но не отважилась спросить Алена.

– Я иду с вами.

…Горький дым вырывал из горла колючий кашель и не приносил никакого удовольствия. Может, и в самом деле пришло время бросить курить? Матвей старательно загасил сигарету, секунду-другую полюбовался звездным небом, а потом толкнул дверь сарая.

Сено пахло с раннего детства любимым ароматом – солнцем и летом. Раньше Матвею всегда хорошо спалось на сеновале, а сейчас вот сон все не шел. Память, как заезженная пластинка, повторяла сказанное Ставром. Это было благородно, то, что они переживают за его жизнь. Благородно и одновременно обидно, словно он не взрослый самостоятельный мужик, а несмышленый ребенок, словно нуждается в их заботе и жалости…

Тихо скрипнула дверь сарая, Матвей приподнялся на локте, всматриваясь в темноту. Страшно не было, скорее любопытно.

– Кто здесь? – спросил он шепотом, уже зная ответ.

– Это я, – послышалось совсем рядом, а щеки коснулось жаркое, пахнущее мятой и немного душицей дыхание. – Можно? Не прогонишь?

– И хотел бы, так не смог. – Сердце затрепыхалось радостно и растерянно одновременно, разгоняя по жилам вмиг вскипевшую кровь.

– А ты хочешь?

– Чтобы ты ушла? Нет!

– Я подумала, может, это последняя ночь. – Теперь его щеки коснулись губы, а в грудь уперлись теплые ладошки. – Мы же не знаем наверняка…

– Мы знаем. – Он перекатился на живот, подминая под себя Алену. Он ничего не хотел слышать про последнюю ночь. Только первая… – Все будет хорошо.

– С тобой все иначе, мир разноцветный. Понимаешь? – Ей было трудно говорить из-за его поцелуев, но она все равно говорила. Она могла бы просто молчать, и он бы понял ее без слов, но ей все еще казалось, что слова имеют особенную власть над миром. – Я не знала, что так бывает, что можно вот так просто…

Для него все это казалось непросто, он тоже отвык от того, что мир может быть разноцветным, а она показала, открыла в его душе какую-то потайную дверцу, выпустила на волю то светлое и по-детски радостное, что пряталось внутри.

– Понимаю! – Он пробежался пальцами по ее шее, зарылся лицом в дурманно пахнущие волосы. – Хорошо, что ты пришла, Алена…

Ася. 1944 год

Они стояли на краю болота, две несчастные бабы: получившая второй шанс Ганна и потерявшая все Ася. Девочка, их с Алешей дочка, спала у Ганны на руках.

– Я уеду сегодня же. – Ганна поправила край шерстяного платка, которым они заменили промокшие пеленки. – К тетке и брату под Смоленск. Не хочу, чтобы судачили, говорили дурное. Я скажу, что она моя с Захаром дочка. Можно, Ася?

Она думала, что больше не сможет чувствовать боль, но от слов Ганны в полумертвое сердце словно воткнулась раскаленная игла, мир, и без того серый, стал еще серее и безнадежнее.

– Пора уже, Ася. Пойдем мы? – Ганна прижимала к себе ребенка, смотрела сторожко.

– Погоди! – Последний раз полюбоваться, погладить по розовой щечке, вдохнуть сладко-молочный запах, запомнить навсегда, каким оно могло быть – ее несвершившееся счастье. – Попрощаюсь только.

– Ася, так всем лучше будет. – Ганна смахнула с глаз набежавшую слезу. – Отпусти нас, Христа ради.

– Сейчас. – Она силой заставила себя не смотреть на дочь, достала из торбы узелок, взвесила на ладони его тяжесть, протянула Ганне. – Просьба у меня к тебе. Последняя. Исполни перед тем, как уехать.

– Что там? – Ганна испуганно покосилась на узелок.

– Соль. Я заговорила, но этого мало, ты помочь должна. Поможешь?

– Помогу. – Она забрала узелок. – Что нужно сделать?

– Отнеси к церкви и спрячь под крыльцом. Сможешь?

– Смогу, только зачем тебе это?

– Мне, может, и незачем, я о ее будущем думаю. – Она с тоской посмотрела на дочь. – В колокольном звоне есть сила. Я это точно знаю, видела, как Морочь корежит, когда звон сюда долетает. Пусть соль там полежит, пока время не придет. Я бы сама, но мне теперь нельзя… И еще, – она поймала Ганну за руку, сжала крепко, до боли, – немного соли себе оставь. И ей. Чтобы всегда при вас была.

– Зачем? – Ганна смотрела решительно, но за решительностью этой прятался страх.

– Она вас теперь не отпустит. Звать станет, обещаниями заманивать. Я знаю. И ты знай. Если на болоте когда-нибудь окажешься, только соль тебя защитит. Тебя и ее.

– А ты?

– А я мертвая уже, мне бояться нечего. – Улыбка далась тяжело, а по глазам Ганны стало понятно – лучше бы она и вовсе не улыбалась, не пугала. – Иди! Только про просьбу мою не забудь.

– Не забуду! – Ганна отступила на шаг. – Спасибо тебе, Ася. И прости…

– Я простила. – Она безнадежно махнула рукой, и потревоженный ворон впился когтями в плечо. – Береги нашу девочку, Ганна…

* * *

Алена выбралась из сарая сразу, как только Матвей уснул, осторожно, без лишнего шума прикрыла за собой дверь, с тоской посмотрела на догорающие в небе звезды.

– Пора, сестренка! – Ставр стоял тут же, прислонившись плечом к сараю. – Я понимаю, дело молодое, любовь-морковь и все такое, только ждать больше нельзя.