Проклятый берег - [10]

Это было первое напутствие, которое нам следовало основательно усвоить. После этого, переходя к практике, сержант скомандовал:

— Га-а-ав…у!

Этот зловещий вопль, напоминавший предсмертный крик раненного в сердце человека и представлявший в сконцентрированном виде команду «gardez vous» («смирно») — не раз уже доводил до паники сторожей оранского зоопарка, которым чудилось, что это бенгальский тигр вырвался из клетки и бесчинствует на улицах города.

С глухим стуком каблуков строй встал, как вкопанный.

Последовал короткий хрип внезапно разбуженного леопарда:

— А-а-а…ом!…

Это было приобретшей характер какой-то смертельной угрозы командой «a gauche». Мы сделали поворот налево.

— А… рт… ван… маш-ш!

В устах сержанта это означало: «En ronte… En avant marche!»

Мы двинулись вперед.

— А… гра-а-ап…рд!

Парадный шаг. Вообще-то «En grande parade».

Сержант шел рядом и глядел на нас. На его багровом лице с длинными, тонкими усиками и козлиной бородкой была написана невыразимая, полная презрения насмешка.

— Это вы что?… Представляете шествие хромых паломников, которые плетутся домой из Лурда без костылей?… — тут он добродушно засмеялся своей шутке. Нашивки на широких плечах так и тряслись от смеха, трость в заложенных за спину руках вздрагивала в такт шагу. От улыбки лицо сержанта стянулось в тысячу морщинок, обнажились коричневые от табака зубы, а кончики усов задрались еще выше. А мы все шли парадным шагом. Горячая пыль забивает нос и глаза на неподвижно повернутых вправо лицах, но головой не вертеть, подбородок вперед, подошвы башмаков на прямых, как палки, ногах с силой бьют по земле…

— Честное слово, — с сочувствием замечает сержант, — вас обманули. Кто-то вам сказал, что служба в легионе это свинокура…

…Деревенеет шея, деревенеют ноги, болят ступни, с каждым ударом башмаков о землю поднимаются новые тучи пыли… Ать… два… ать… два…

— И это, по-вашему, парадный шаг? Если бы господин полковник увидел такое, он бы сказал мне: «Mon Potrien… Куда так бесшумно крадется эта рота?»

Сержант часто разыгрывает воображаемую беседу с полковником, причем тот, как правило, не очень-то высоко расценивает подготовку роты. Иногда она прямо-таки ставит его в тупик.

«Скажите, Потриен, — спрашивает он задумчиво, — что это за дряхлые судомойки в солдатских мундирах?…»

Тут отец наш родной, сержант Потриен, становится на нашу защиту.

«Это новобранцы, mon commandant, но они попали сюда случайно — их лечащий врач решил по ошибке, что в Сент-Терез есть отделение для идиотов…»

Тогда полковник надолго задумывается, глядя на бредущую колонну, предлагает передать этих несчастных городскому управлению — может, там удастся использовать их в качестве конюхов или поводырей для слепых.

Но Потриен не бессердечен. Он обещает нам, что на такое бесчестие не согласится.

«Такого позора они не заслуживают, mon commandant. Я еще немного повожусь с ними, а потом лучше пристрелю собственной рукой».

Полковника трогает отеческая забота сержанта, и он уступает:

«Ну, как хотите, Потриен, только не разбазаривайте на них слишком много зарядов. Патронов жалко».

Это понимает и сержант, а потому предлагает компромиссное решение: он выставит нас связанными на солнышко, пока мы сами не подохнем. Будет дешево и поучительно.

Пока он разглагольствует, мы продолжаем отбивать шаг.

Подбородок вперед, ногу не сгибать. Жжет солнце, пыль забивает рот, а сержанту приходит на ум новый диалог — на сей раз между ним и президентом Французской республики. Президент приезжает будто бы на маневры, и Мендоса, рыжий испанец, первым же выстрелом, вместо мишени, попадает в номерок на шее бегающего по пристани пинчера начальника пожарной охраны.

«Скажите, Потриен, — спрашивает президент, — как в этой роте идут дела со стрельбой?»

Потриен гордо отвечает:

«Ваше превосходительство! Этот рыжий новобранец два раза из десяти попадает с неполных пяти шагов в восьмиэтажное здание новой таможни!»

«Браво, — говорит президент. — Вот уж никогда не поверил бы…»

Вообще — то Мендоса с пяти шагов не попал бы и разу, но Потриен не может сказать об этом президенту, потому что тот велел бы немедленно распустить легион.

Сержант улыбается, смеется, сдвигает кепи на затылок и…

И без всякого перехода его вдруг охватывает припадок бешенства. Издав дикий вопль, он с налившимися кровью глазами начинает сыпать проклятьями, трясет кулаками, швыряет на землю и топчет ногами свою трость, а потом на остатках дыхания шипит:

— Хватит! Хватит! Негодяи… отставить это… Балет какой-то, еле бредут, шаркают ногами… Ну, погодите… сволочи!…

Он запыхался. Мы тоже. И сержант и рота останавливаются, тяжело дыша.

На стене форта появляется какой-то тип, усаживается на ней верхом, потом вновь спускается во двор и поднимает на стену несколько дымящихся котелков.

— Отставить, — орет Потриен. — Похлебка подождет. Еще не обед! Сначала для аппетита парадный шаг…

И начинается… Подбородок вперед, ногу не сгибать…

Сейчас Потриен — совсем другой человек. Готовый ударить коршун, крадущаяся к жертве рысь… Присев на корточки, он всматривается в наши ноги.

— А-а-а… — вопит он вдруг, показывая на одного из солдат. — Шпион! Предатель, шпион! Я тебя раскусил!… Переоделся! Ты — старая арабская баба! Точно! Мужчина так отвратительно ходить не может!… Отбивай шаг, сукин сын! Отбивай шаг, или я из тебя котлету сделаю… Ать… два!… Ать… два!…