Проклятое дитя.На пути долга - [2]

— Спи, моя Амани, — тихо прошептал Хасин, успокаивающе касаясь губами ее макушки, а после прижимаясь к ней щекой.

Постепенно Анна перестала вздрагивать, и юноша понял, что она крепко спит: ее ладошки больше не сжимали требовательно его рубашку, она не вздрагивала от его малейшего шевеления, боясь, что он все-таки уйдет. А вот Хасин так и не уснул. Его взгляд был рассеянным и хмурым, с лица не сходило мрачное выражение, и он весь был в напряжении. Перед глазами так и мелькали картинки прошлого вечера: Анна на руках у Стража — испуганная, заплаканная и дрожащая; ее вид, сказавший о случившемся куда яснее слов. И его ум был достаточно щедрым на воображение, чтобы показать ему не увиденное: Анну в руках уже мертвого ублюдка; ее сопротивление его сильным рукам; он словно наяву слышал треск рвущейся ткани платья и плач, и крики, мольбы девушки остановиться. Она была слишком нежна и невинна, чтобы было иначе. Она не знала даже поцелуя, чтобы желать по доброй воле чего-то больше, да даже просто знать об этом большем. Нет, для юной девушки не были тайной отношения мужчины и женщины, она не была глупой и наивной до такой степени. И все же знала слишком мало о людских пороках и желаниях, слишком неопытной была в плане физических потребностей. Все, что она знала о любви — красивые сказки, что Хасин читал ей перед сном, романтические истории и поэмы, которые она находила в библиотеке, да мечты о красивом и ярком чувстве взаимной любви.

Анна не понимала, насколько редко по-настоящему искреннее проявление любви, не видела разницы между этим чувством и примитивным вожделением или просто симпатией. Ей, неопытной, наивной и не в меру застенчивой и робкой было многое не известно и не понятно. Она не умела играть и флиртовать, не умела хитрить и заигрывать. Она не знала, как стрелять глазками и давать намеки. Все это было для нее незначимым и неважным, и именно поэтому она с такой легкостью обманулась. А еще потому, что подсознательно желала другой жизни. Желала не помнить о долге и своем предназначении. Желала обычной, как у всех, жизни. Желала простого счастья! Сколько раз она говорила об этом Хасину, сожалея, что все именно так. Она ни разу не упрекнула кого-либо и что-либо в том, что так сложилась ее судьба. Но не мечтать не могла о том, какой бы была ее жизнь, не окажись она предметом договора.

Она в красках описывала ему свои желания и мечты, но ни на миг не забывала о том, что это просто фантазии, далекие от реальности. Демону было горько от того, как в какой-то миг Анна обрывала себя, свои слова и замолкала, понимая всю их бессмысленность и невыполнимость. И ведь она не мечтала о несбыточном и невыполнимом: путешествовать, смотреть на мир, встречать новых людей, посетить необычные места и завести настоящих друзей — не так уж и много. Она, затаив дыхание, слушала его рассказы и читала письма, где он описывал свои поездки и встречи. С трепетом и восторгом в глазах перечитывала приключенческие романы раз за разом, погружаясь в неведомый ей мир авантюризма и иной — свободной — жизни. И Хасин понимал ее как никто другой.

Он сам отказался от власти, от трона, от богатств и почитания в угоду своим мечтам и потребностям. Он наплевал на все и всех, руководствуясь лишь своими порывами и эмоциями. Он не желал ни от кого зависеть, не желал загружать себя обязанностями и непомерной, абсолютной властью, довольствуясь тем, за что желал нести ответственность не из долга, а потому, что просто хотел этого. Он готов был оставаться Бастардом, Ублюдком императора, лишь бы не прекращалось это ощущение свободы. Его не прельщали те дары, что преподносил ему отец. Ему не льстило, что в любой момент, стоит ему сказать лишь 'да' — и корона империи будет принадлежать ему — незаконнорожденному. И никто не посмеет сказать хоть слово против, отец будет счастлив, а принц вздохнет с облегчением: Кассиан перенял от него свободолюбие, но был куда более обязательным, нежели брат. И пусть принц не стремился к трону — он был его: по праву рождения и даже по призванию. Хасин вырастил из брата самого лучшего императора, который превзойдет однажды даже собственного отца.

Но так же как у Кассиана, у Анны не было права выбора. Она росла с мыслью о том, что однажды покинет свой дом, который и домом-то ей не был. Еще до своего появления на свет она оказалась кому-то и что-то должна. И смирилась с этим, приняла, как Судьбу. И лишь единожды позволив себе слабость, обожглась так сильно. И неужели теперь она перестанет мечтать? Неужели больше не позволит себе чего-то пожелать и попросить? Хасин очень боялся этого — того, что Анна замкнется в себе, что скует себя ограничениями и запретами в желании избежать еще одного разочарования. Из чистого упрямства она не позволит себе ничего лишнего, загонит себя в жесткие рамки, чтобы вновь не обжечься. И растеряет тем самым саму свою суть. Но разве подобной жизни он желал для своей Амани? Разве этого добивался? Нет, он просто хотел сделать ее сильной и неуязвимой. Просто хотел научить ее тому, что позволит ей радоваться жизни и улыбаться вопреки всему, находить плюсы в любой ситуации и получать удовольствие от каждой мелочи. И в его руках теперь обязанность не дать принцессе раболепно смириться со своей участью, вместо этого находя в ней свои преимущества. Он желал видеть эту девушку счастливой. Да, этого не получится сразу — чудес не бывает. Но в его силах научить ее жить так, чтобы быть довольной и умиротворенной. В его силах показать ей самую мрачную перспективу в радужных красках и научить делать мир вокруг себя ярче.