Проклятие – миньон! - [56]

Услышав имя шута, главная фрейлина поморщилась, будто хлебнула уксуса, но сразу утратила ко мне интерес. Она выглянула в коридор, кивнула кому-то, и в гостиную вошел меченый красавчик, чья холодная отстраненность, видимо, должна была маскировать полное размягчение его рассудка.

– Это миньон ее величества Гэбриел лорд ван Харт, – с улыбкой представила скорбного духом леди Сорента.

Слабый ум поклонился и, поняв, что ответного представления не дождется, уселся напротив. Я, вспомнив, что как леди должна была сначала позволить ему сидеть в моем присутствии, кивнула головой, чтоб хоть как-то сохранить лицо. Невоспитанный хам! Ему не было позволено сесть! Или он навоображал себе, что теперь все остальные женщины, кроме королевы, не важны? У нас, ардерских дам, между прочим, не так много привилегий в этом жестоком мире, чтоб терять хоть одну из них!

Пока я злилась, раздувая ноздри и скрипя зубами, фрейлина щебетала ван Харту:

– Королевский совет… лорд Мармадюк… извольте подождать… достойнейший из достойных… лучший из лучших… сю-сю-сю… му-сю-сю…

Я сжала подлокотник с такой силой, что орнамент резьбы впился в ладонь. Сорента ушла, поклонившись, шушукающая стайка ее подчиненных тоже просочилась в коридор, дверь захлопнулась. Ван Харт перевел взгляд на меня.

Глава 8 Россыпи звезд

Лорд Мармадюк читал очень быстро, ему было достаточно взглянуть на лист, чтоб охватить его целиком. Поэтому Аврора не возражала, когда он снял с полочки фолиант и расположился с ним прямо на полу, прислонившись спиной к ванне. Он шуршал страницами, она смотрела на встопорщенные волосы на его макушке. Еще несколько недель, и в облике Мармадюка ничто не будет напоминать о розыгрыше со старой феей, розыгрыше, в результате которого милейший шут потерял свою шевелюру, не приобретя взамен вожделенной информации. Королева улыбалась, потому что именно она его разыграла и еще потому, что оставить в дураках того, кто сам всех одурачивает – немалая победа.

Она свесила за бортик руку и запустила пальцы в волосы шута. Тот, не прерывая чтения, рассеянно погладил ее ладонь. Милый, милый Мармадюк, а ведь, наверное, только с ней, с Авророй, он может сбросить свою маску легкомысленного пройдохи, идеально подогнанную по размеру, но все же маску.

Королева откинула затылок на подголовник и прикрыла глаза. Как же много воды утекло с того момента, как ручной попугай лорда Этельбора сбросил перья перед Авророй Понтень, младшей птичницей королевского курятника, и оказался голым грязным подростком. Сколько ему было? Лет двенадцать, наверное?

Она посчитала, мысленно загибая пальцы, арифметика никогда не была ее сильной стороной. Точно, двенадцать, потому что сейчас ему тридцать два, а познакомились они двадцать лет назад.

– Милый, – негромко спросила она, – ты помнишь, что сказал мне, когда мы впервые встретились?

– Я сказал тебе, – шут захлопнул дочитанную книгу, – закрой рот, Рыжик, и беги скорее в башню Этельбора, передай лорду, что его ученик закончил трансформацию.

– И упал, потому что отвык держаться на ногах без крыльев, – расхохоталась Аврора. – А я побежала в башню.

– И лишилась чувств при виде великого и ужасного Этельбора.

– Великого и прекрасного!

– Ага, как же. Ты влюбилась в него гораздо позже, а тогда – боялась и благоговела. Но это и к лучшему. Если бы ты не завалилась в обморок и не рассекла переносицу о круглый стол, никто бы так никогда и не узнал о том, что ты – золотая кость Ардеры.

Аврора потрогала свой нос, шрама там, разумеется, не было, Этельбор об этом позаботился.

– А я до сих пор уверена, что ты летал ко мне в курятник, чтоб посмотреть на голых птиц!

И они захохотали вместе, шутка была многократно повторенной, но всегда забавной, для них двоих уж точно.

Я дышала. Нет, крошечный глагол «дышала» не может отразить всей эпичности процесса. Я дышала не сжатым тесным корсажем животом, а грудью. Та в свою очередь вздымалась на вдохе, грозя выпасть из платья, и опадала на выдохе. Дышала я равномерно и размеренно и довольно долго, настолько долго, что голова начинала кружиться от переизбытка воздуха. Мой молчаливый собеседник (не знаю, насколько уместно назвать собеседником человека, с которым мы не обменялись ни единым словом за все время, проведенное наедине в гостиной), смотрел куда угодно, но не на меня. Он изучал орнамент стенных шпалер и потолочной лепнины, пересчитывал все рожки на люстре и ножки у стола. С последним было просто – ножка была одна. И уже когда мне показалось, что пересчету подвергнется что-нибудь нематериальное, вроде внутренних фаханов или воображаемых овец, взгляд ван Харта набрел на носки моих туфель. «Ноги две, – мысленно озвучила я, – туловище одно, две руки…» Взгляд поднимался по мне выше. «И этого вот тоже две, не сомневайся, шея одна, подбородок, губы…» Тут он задержался. Не знаю, может, в тщетной попытке пересчитать зубы, которые я ему показывать не собиралась.

– Кажется, миледи, мы с вами знакомы? – И его серые глаза впились в мои сквозь прорезь маски.

– Два, – сказала я.

– Простите?

Ох, Бастиана, и как ты намерена исправлять глупость? Сообщить достойному лорду, что помогла ему в пересчете твоих глаз?