Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана - [55]

Зелинский появился минут через пять. Бледный, несчастный, с потемневшими от тревоги глазами. Белая свежевыглаженная рубашка и светлые брюки только подчеркивали его серый цвет лица и внутреннее смятение.

– Мама отчего-то нафантазировала себе, что я иду на свидание, – извиняясь за свой парадный вид, проговорил Андрей Валентинович.

Ах, вот в чем дело, едва не улыбнулась Варя от такой трогательной заботы мамочки великовозрастного недотепы. Она все еще надеется пристроить его за милую, интеллигентную девочку из хорошей семьи. Поздно. Раньше надо было об этом думать, когда в подростковом возрасте отравляла сынуле жизнь, волком глядя на каждую мимо проходящую девицу.

– Ну, рассказывайте, что же сегодня случилось? – усаживая на скамейку расстроенного Зелинского, попросила Варя. На самом деле коварная барышня, приглашая Зелинского встретиться, имела в голове тайный план. И даже себе стыдилась в этом признаться. Использовать для собственных корыстных целей беззащитного, напуганного, нервного Андрея Валентиновича было стыдно, а не использовать – глупо. А ведь Варе для поиска пропавшей картины было просто необходимо иметь представление о ходе следствия.

– Они вызвали меня сегодня прямо с работы. Знаете, такие грубые, невоспитанные, бесцеремонные люди, – делился взволнованно Зелинский, безостановочно теребя длинные сильные пальцы. Варе даже показалось, что при желании такими пальцами можно было бы гнуть подковы, но Андрей Валентинович, разумеется, серьезней шариковой ручки ничего в руках никогда не держал. – Но, с другой стороны, чего я, собственно, ожидал, если по телевизору регулярно показывают, как они издеваются над подозреваемыми, даже избивают. Меня хотя бы не били, – горько усмехнулся он.

– Ну, а что конкретно там было? О чем вас спрашивали, что говорили? – нетерпеливо спросила Варя.

Зелинский обиженно покосился на нее, но все же рассказ продолжил:

– Их интересовало, где я находился двенадцатого июля в первой половине дня. Но я уже говорил их сотруднику, что был в библиотеке, – качая по-гусиному вниз-вверх шеей, рассказывал Зелинский. – А они говорят, сколько времени вы там провели? А я откуда помню? Ну, до обеда, наверное, до двух, или, может, чуть дольше. Я в кафе не хожу, ем у себя в кабинете. Мне мама бутерброды делает, салат в баночке, термос с собой дает, потому что в кафе дорого и невкусно, – поведал Варе историю о трогательной материнской заботе Андрей Валентинович, но мог бы и не пояснять, и так все понятно. – И потом, вы же понимаете, Варя, как человек несколько образованный, занимавшийся научной деятельностью, что невозможно сидеть все время за столом. Я выходил, рылся в картотеке, брал с полки справочную литературу, выходил курить, наконец. Можно я закурю? – тут же спросил он жалобно. – Меня это успокаивает.

– Разумеется, – позволила Варя, желающая только одного – чтобы он уже наконец рассказывал и не отвлекался.

– А они говорят, что я мог бы при желании доехать до дома этого убитого типа, Томашевича, и совершить преступление.

– Что за глупость?! – искренне возмутилась Варя.

– Вот и я говорю, – обрадованно кивнул Зелинский. – Да я даже понятия не имею, где он живет! И потом, как бы я попал в его квартиру? Зачем?

– Ну, а они что? – с сочувствием глядя на Зелинского, спросила Варя.

– Они задавали по кругу одни и те же вопросы. Только один из них это делал зло и грубо, а второй вежливо и спокойно, а третий вроде как их обоих поправлял. Было гадко и понятно, что они просто надо мной издевались, но говорить все равно было приятнее с вежливым. А потом мне стало плохо, – краснея, проговорил Зелинский, – и меня отпустили.

Ясно, довели человека до приступа эпилепсии, сердито подумала Варя.

– Они вам хотя бы врача вызвали? – заботливо спросила она вслух.

– Медсестру, – отводя глаза, пояснил Андрей Валентинович.

– И на том спасибо. Ну, а что они вообще говорили по поводу этого убийства? Есть у них какие-то версии? Если, конечно, отбросить идею о том, что Томашевича убили вы? Ой. Кстати, вы же видели его при жизни, а как он выглядел? – спохватилась Варя.

– Выглядел? – растерялся от неожиданного вопроса Андрей Валентинович. – Ну, плотный такой. Среднего роста. Волосы темные, слегка вьются, – с запинкой рассказывал Зелинский. – Взгляд неприятный, нагловатый и вообще довольно развязный, – закончил он свое описание.

– А как вы думаете, мог он у Булавиных картину украсть? – спросила Варя про главное.

– Украсть картину? – нервно дернулся Зелинский. – Вы что, думаете, это он? А где она тогда сейчас?

– Ну, очевидно, у убийцы, – пожала плечами Варя. – Так мог он, как вы думаете? И кстати, вас в полиции о картине не спрашивали?

– Спрашивали, – кивнул Зелинский, закуривая новую сигарету от почти докуренной. – Спрашивали, что бы я с ней сделал, если бы она мне досталась.

– И что вы ответили? – с интересом спросила Варя.

– Сказал, что отдал бы в музей, где ей, собственно говоря, и место, – категорично ответил Зелинский. – А они мне, ну, музей, а вот если бы продать, такие деньги… Я им тогда и ответил, что это они все на деньги меряют, что понятия совести, чести и благородства их предки еще в семнадцатом году в грязь втоптали! Уничтожили цвет русской нации, и теперь кто был ничем, как грязная пена, поднялись из небытия, безграмотные и озлобленные, и вершат правосудие. Да и не правосудие это! – Зелинский разгорячился. Руки у него заходили ходуном, голова задергалась, и Варя не на шутку испугалась, как бы с ним еще раз приступ не случился.