Проклятие Гоголя - [16]

Комиссар слушал внимательно, делал пометки. Было ясно, что он не поверил. Уточняющих вопросов не задавал. На данном этапе разговор для обоих был исчерпан. Хотя оба отдавали себе отчет, что предстоит продолжение.

Для соблюдения формальности оставалось выяснить, где Гремин был вечером накануне. Он ответил, что с десяти до полуночи был в «Дьюк'с», сначала один, потом в обществе двух дам. В ресторане он регулярный клиент, там легко подтвердят его слова. Ночь он провел не один, но по понятным причинам предпочел бы не называть имя женщины. Комиссар без улыбки понимающе кивнул и не настаивал.

– Будьте осторожны, – напоследок почти по-дружески посоветовал он.

Гремин вышел из кабинета… Наступил вечер. С легкой майской прохладой, ранней темнотой, предчувствием дождя. После увиденного Гремину требовалось проветрить голову. До церкви быстрым шагом пять минут ходьбы. Он решил описать круг. По Корсо, Пьяцца дель Пополо, Тринита дей Монти, Муро Торто, виа Венето, Пьяцца Изедра, виа Палестра. Получалось часа на полтора. Как раз хватит, чтобы все разложить по полкам…

Та их встреча была назначена на четыре. Гремин, как обычно, подошел чуть раньше. Высокий, массивный, невеселый дом постройки начала века. В стиле короля Умберто I. Медленный лифт с солидной, обитой деревом кабиной. Четвертый этаж.

Медная табличка: «Профессор Джулио Маркини». Блестящий звонок. Темноватая прихожая, по стенам обставленная книжными шкафами. Неизменная собака – немецкая овчарка, добродушная, умная, с незапамятных времен живущая в доме и ощущающая себя хозяйкой. Гремину тогда еще подумалось: «Профессорские дома везде одинаковы, что в Италии, что во Франции».

А сейчас мелькнуло другое. Гремин так и не спросил, что сталось с собакой. Она наверняка не мучалась, в отличие от хозяина.

Жена профессора умерла пару лет назад. Взрослый сын преподавал где-то в Апулье. Дочь училась в Туринском Политехническом. На всем лежал отпечаток забвения, характерный для домов вдовцов.

Маркини провел гостя в кабинет – несмотря на огромное окно, тоже довольно темную комнату, сдавленную с обеих сторон толстыми книжными шкафами. Оставшееся пространство заполняли два тяжелых кожаных кресла, журнальный столик, заваленный горой книг, газет и журналов, стулья. У окна вкрался явно неловко себя чувствовавший в этой комнате маленький элегантный письменный стол, скорее всего начала XIX века.

Усадив Гремина в кресло и оставив его на попечение собаки, профессор отправился на кухню варить кофе. Гремин поднялся и стал разглядывать корешки книг. Собака не отходила ни на шаг. У профессора была богатая коллекция дореволюционных изданий российских писателей. Когда Маркини появился, он принес на деревянном подносе не только две чашечки дымящегося кофе, но и бутылку вермута и граненые стаканчики в русском стиле. Итальянская левая интеллигенция в те годы предпочитала вермут. Они выпили кофе и устроились поудобнее в креслах. Маркини посмотрел на Гремина, приглашая к беседе.

Гремин все утро проразмышлял, как построить разговор. То, что ему говорил накануне резидент про строжайшее соблюдение тайны, про осторожность, конечно, правильно и понятно. Он бы и сам на его месте говорил то же самое. Но перед Греминым стояла конкретная задача, а он совершенно не владел темой и не имел времени освоить ее. Гремин никогда не изучал русскую литературу и не увлекался ею. Он читал в основном немецких авторов, на худой конец английских. Гоголь его никогда не интересовал. Ему требовалась подсказка, хотя бы самая общая. Но тогда он должен был в приемлемой форме обозначить свой интерес к фигуре Гоголя.

– Профессор, я вам расскажу совершенно честно, почему я решил побеспокоить вас и просить совета. Ко мне обратились из французского издательства «Новый мир». Наверное, слышали. Маленькое, но достаточно известное издательство левой ориентации. Специализируется на издании книг по политике и истории.

Гремин строил расчет на том, что Маркини, родом из области Фриули-Венеция-Джулия, окончил Университет Триеста и до тридцать восьмого года в научном и профессиональном плане ориентировался скорее на Вену, чем на Париж. Вряд ли он захочет перепроверять слова Гремина.

– А я еще по партизанскому отряду знаю директора отдела биографий и мемуаров Сержа Клише. Сейчас они готовят серию биографий великих писателей XIX века, написанных по-новому… В этой связи, профессор, к вам вопрос. Вы бы согласились написать биографию Гоголя? Или порекомендуете кого-нибудь? Естественно, издательство будет вам признательно за любую помощь.

Гремин стал рисовать ситуацию. «Новый мир» – молодое издательство. Публиковать десятую или двадцатую биографию Гоголя, или Джорджа Эллиота, или Германа Мелвилла для них не имеет смысла, не окупятся издержки. Для его друзей главное – заявить о себе. Идея новой серии в том, чтобы в биографиях великих деятелей литературы XIX века впервые рассказать правду об их личной жизни. То есть попробовать преодолеть традиционный комплекс – что можно, а что нельзя говорить о великом человеке. Можно все.

Если, например, Флобер прожил скучную жизнь наподобие своей мадам Бовари, то говорить о новом прочтении его биографии просто смешно. То есть изначально должен присутствовать элемент тайны, скандала, если угодно. Конкретно по Гоголю идеально было бы, если бы получилось открытым текстом написать про его гомосексуализм или некрофилию. Биография Гоголя заиграла бы по-иному. Если же дальше робких гипотез продвинуться не удастся, тогда не стоит и браться.