Проклятие Баальбека - [7]

На горизонте темнела зубчатая полоса леса. Там, в Черном бору, нашел свою смерть кэраитский Ван-хан.

Китбуга подумал о том, что неспроста покоятся рядом два великих человека. Он вознес руки к небу и произнес потрескавшимися от ветра губами:

— Абай-бабай, Отец Вечно синего Неба, на милость Твою уповаю. Прими их в Свое Ханство и упокой с миром.

После поражения кэраитов у синих хангайских гор в Великой степи воцарилось девятиножное знамя Чингиса. Хвала рыжебородому потрясателю Вселенной, который никогда не преследовал своих подданных за веру! Он даже сломал хребет прорицателю Кокочу за то, что тот сеял смуту в душах молодых царевичей и переманивал от них людей, заставляя совершать камлания.

Китбуга вспомнил спор Буха-заарина с бродячими монахами из Диарбекира. Ему было тогда всего семь лет, а такое чувство, что это случилось вчера.

Монахи увлеченно рассказывали найманам о Царь-граде, где от Церквей с золотыми куполами рябит в глазах, а самую главную из них ромеи называют Святой Софией.

Буха-заарин удивлялся, говорил, что обитель Творца не может носить имя женщины. У Бога нет матери. Он есть начало и конец всему сущему. Раньше была только тьма. Скопления ее двигались беспорядочно, но однажды они приблизились к краю пространства, в котором они обитали, и попытались проникнуть за него, чтобы омрачить «царство света». Против них вышел сражаться первый человек земли. Силы мрака растерзали его тело и отняли душу. И тогда пришел Сын Творца Вечно синего Неба.

— Все, что связывает нас с этим миром, греховно, — задумчиво говорил Буха-заарин.

— Ты не прав, — горячились монахи. — Создатель мира несет людям благо дарующий свет, все созданное Творцом прекрасно. Только мы по душевной слабости и склонности ко греху не чувствуем этой красоты.

На другой день монахи покинули кочевья найманов, а Буха-заарин ушел в горы…

Всю зиму Китбуга прожил на опушке Черного бора, а по весне, когда склоны окрестных сопок сделались синими от цветов ургуя, отправился домой.

Мать так обрадовалась ему, что велела хукерчинам заколоть десять самых жирных баранов, и позвала в юрту музыкантов-хурчинов, чтобы они игрой на лимбе и морин-хуре услаждали его слух.

Китбуга еще никогда не видел ее такой красивой. Алга-хатунь нарумянила щеки, надела туйбу и шэмхургэ.

— Завтра сыграем свадьбу, — сказал Сохор-нойон, отпивая араку из плоской деревянной пиалы.

— Дай мне сначала стряхнуть пыль с гутулов, — улыбнулся Китбуга.

— Ждать больше нельзя, — возразил Сохор-нойон. — У Торалджина горячий нрав. Я еще летом обещал ему сыграть свадьбу.

Китбуга ничего не сказал и вышел из юрты. У входа нукеры играли в шагэ. Он хотел было присоединиться к ним, но раздумал, обошел юрту с другой стороны и присел на серый валун у резной коновязи.

Мысли рождались ровные и спокойные. Китбуга думал о предстоящей свадьбе, о детях, которых подарит ему Борогчин.

Китбуга проснулся утром от ржания сотен лошадей. От яркого солнца и пестрых нарядов рябило в глазах. Он был рад, что Буха-заарин пришел на его свадьбу.

Священник ударил в бубен и запел слабым старческим голосом:

— Бароо, бара, бара даа.

И вдруг, когда на жеребце вороной масти показалась одетая в разрисованные шелка невеста, Китбуга увидел у нее за спиной окровавленное лицо кыпчакской ханши. Она была все в той же красной феске с обломанной ветром павлиньей джигой.

Он понял, что никогда не избавится от этого воспоминания…

ВЕТВЬ ШЕСТАЯ

Он понял, что никогда не избавится от этого воспоминания…

Сероктен приходила к Бейбарсу даже тогда, когда, устав от бесконечных побоев и унижений, он рвал зубами вены на руках и бился головой о ребристое днище галеры.

— Вайе, эджэгет, — говорила она вкрадчивым голосом. — Тебе еще рано уходить к предкам. Ты должен отомстить за гибель Дешт-Ы-Кыпчак.

Но что он мог сделать? Двадцать лет Бейбарс был прикован цепями к вонючему днищу генуэзской галеры. Он слышал только свист бича над головой и лающие крики надсмотрщиков.

Бейбарс проклинал себя за то, что в последнем бою проявил слабость, и не бросился на монгольские копья.

Хабиру нашли его под грудой мертвых тел. Он сказал купцам, что является сыном хана Бачмана. Однако хабиру не поверили ему и отвезли его на невольничий рынок в Кафу.

Бейбарс никогда не забудет, как, закованный в цепи, он стоял на раскаленных от солнца плитах, и толстый купец в полосатой чалме пытался открыть ему рот. Он откусил краснобровому персу палец, и тот с ревом отскочил от него. А потом Бейбарса повалили на землю и стали нещадно бить палками.

Ненависть помогла ему выжить…

Галера подходила к Каиру. Бейбарс понял это по разговорам надсмотрщиков. Он знал, что генуэзцы хотят продать здесь старых рабов.

Едва корабль причалил к берегу, на его борту появились трое воинов в белых бурнусах и красных плащах.

Сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди, когда Бейбарс услышал родную речь. Он воспринял это, как провидение свыше.

— Нет земли краше, чем Дешт-Ы-Кыпчак! — закричал Бейбарс.

На какой-то миг все стихло, а потом со скрипом отвалилась крышка люка, и кто-то крикнул в темноту:

— Если ты кыпчак, назови свое имя?

— Я Бейбарс, сын хана Бачмана.