Проклятье вендиго - [57]
— Джон, что случилось с Пьером Ларузом?
Выражение лица Чанлера внезапно изменилось. Глаза наполнились слезами, толстая нижняя губа задергалась, как у обиженного ребенка, и весь его вид из какого-то звериного стал душераздирающе страдальческим.
— «Вы не идите это делать, мистер Джон, — сказал он мне. — Вы не надо задирать юбки Знатной Даме. Вы не искать в этих лесах то, что ищет вас».
— И он был прав, верно, Джон? — спросил фон Хельрунг больше для Уортропа, чем для себя. Мой хозяин бросил на него испепеляющий взгляд.
— Он бросил меня! — прорыдал Чанлер. — Он знал — и бросил меня! — По его впалым щекам текли кровавые слезы. — Почему он меня бросил? Пеллинор, ты их видел — эти глаза, которые смотрят неотрывно. Рот, который кричит на сильном ветру. Мои ноги горят! О боже, я в огне!
— Оно позвало тебя по имени, — поощряющее пробормотал фон Хельрунг. — Ларуз оставил тебя пустыне, и пустыня тебя призвала.
Чанлер не ответил. После судорог отчаяния раны на его рту открылись, и на них блестела свежая кровь. Он пустым взглядом уставился в потолок, и я вспомнил слова Мюриэл: «Он здесь… и не здесь».
— Гудснут нешт. Холодно. Гебгунг грожпеч. Жжет. Медленнее. Ради Христа, медленнее. Свет золотой. Свет черный. Что мы отдали?
Из-под одеяла появилась его рука. Пальцы казались непомерно длинными, ногти были растрескавшиеся и заскорузлые. Он отчаянно потянулся к доктору, и тот обеими ладонями сжал его иссохшую руку. К моему великому изумлению, на глазах у моего хозяина блеснули слезы.
— Что мы дали? — требовательно вопрошал Чанлер. — Ветер говорит, что это ничего, не говорить ничего. В середине, в бьющемся сердце — яма. Желтый глаз не моргает. Золотой свет черный.
Доктор тер его ладонь, нашептывал его имя. Взволнованный этой грустной сценой, фон Хельрунг отвернулся. Он скрестил руки на толстой груди и молитвенно опустил голову.
— Ты должен забрать меня назад, — умолял сломленный человек. — Меснаветено — он знает. Меснаветено — он достанет меня из дерьма. — Он смотрел на доктора с неприкрытой враждебностью. — Это ты его остановил. Ты похитил меня у Меснаветено. Зачем? Что ты ему дал?
С этим повисшим в воздухе вопросом Джон Чанлер откинулся на кровати и вернулся в воспаленный сон о пустыне: этой серой земле, где ничто не может нас спасти от разверзшихся бездонных глубин.
Уортроп не забрал его обратно к Меснаветено; он забрал его на больничной карете в клинику Бельвю, оставив меня на попечение фон Хельрунга с указаниями — словно он оставлял на постой свою лошадь — накормить и хорошенько вымыть перед сном.
— Я приду за ним позже вечером, а если нет, то завтра утром.
— Я хочу остаться с вами, сэр, — запротестовал я.
— Об этом не может быть и речи.
— Тогда я буду ждать вас в гостинице.
— Я бы не хотел оставлять тебя одного, — с абсолютно невозмутимым видом сказал этот человек, который не раз на долгие часы — иногда даже на целые дни — оставлял меня одного.
ЧАСТЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
«Для чего мне жить?»
Я поужинал разогретым чечевичным супом и холодной бараниной, сидя на кухне с дворецким фон Хельрунга Бартоломью Греем, столь же респектабельным, сколь и добрым, который обдуманно отвлек меня от мрачных мыслей, забросав сотней вопросов о моем доме в Новой Англии и рассказами о том, как его семья сумела выйти из рабства на глубоком Юге и перебраться в Нью-Йорк, этот «блистательный город на холме». Его сын, как он гордо проинформировал меня, был сейчас за границей и учился на доктора. За десертом из свежей клубники с заварным кремом появилась Лилли и довольно официальным тоном заявила, что я буду спать в соседней с ней комнате и что она надеется, что я не храплю, поскольку стены очень тонкие, а она спит очень чутко. Казалось, она все еще была обижена, что ее не пустили к Джону Чанлеру, тогда как я насладился аудиенцией у этого больного человека. Я подумал о подарке ее дяди и о блеске в ее глазах, который вызывало трупное содержимое этой книги. Я подозревал, что она была бы рада поменяться со мной местами и навестить Чанлера.
Вскоре после часа ночи меня настигла судьба, которая решила, что меня надо потревожить как раз в тот момент, когда я начну засыпать. Дверь в мою комнату открылась, обнаружив танцующий огонек свечи, а за ним — Лилли в пеньюаре. Ее роскошные локоны, освобожденные от лент, каскадом ниспадали на спину.
Я натянул одеяло до самого подбородка. Я отдавал себе отчет в том, как я выгляжу, потому что на мне была одна из ночных рубашек фон Хельрунга, а он, пусть и со своим маленьким ростом, все равно был гораздо больше меня.
Мы с минуту смотрели друг на друга в мерцающем огоньке свечи, а потом она без всяких предисловий сказала:
— Он умрет.
— Может быть, нет, — ответил я.
— О, нет. Он умрет. Это чувствуется.
— Что чувствуется?
— Поэтому мистер Скала начеку. Дядя говорит, что мы должны быть наготове.
— Наготове для чего?
— Надо действовать быстро, очень быстро, и нельзя использовать что попало. Это должно быть серебро. Вот почему он носит этот нож. Он покрыт серебром.
— Что покрыто серебром?
— Нож! Миковский нож с выкидным лезвием и с перламутровой рукояткой
