Проклятье музыканта - [39]

Часто, когда он начинал играть, его воображение рисовало ему танцующую девушку. Она поселилась в его грезах так прочно, что музыкант поверил в то, что они были знакомы. Девушка приходила к нему в его сны, которые он не видел с тех пор, как ослеп, – с детства. Она стояла рядом, когда он засыпал, танцевала в зале среди деревянных широких столов во время его игры. Никто ее не видел, а слепой музыкант каждый вечер будто становился зрячим. Он «глядел» перед собой, и любой сидящий в зале думал, что невидящий его взгляд погружен в темноту, на самом же деле Франсиско внимательно «следил» за каждым движением воображаемой танцовщицы и аккомпанировал ей. Чувство, что он уже когда-то испытывал подобное счастье, не оставляло его, даже когда он откладывал гитару. А иногда в его музыке слышались только слезы, горем звучала каждая нота. Слезы катились по его щекам, слезы катились по щекам даже прожженных циников, слушавших его игру.

Франсиско не знал имени своей невидимой Музы, но чувство, что он просто забыл его, не покидало мужчину. И он каждый раз перед сном перебирал в памяти все приходящие на ум женские имена, надеясь, что сердце в какой-то момент отзовется узнаванием. Мария, Кончита, Пенелопа, Хосепа… Но сердце молчало, а воображаемая танцовщица не давала ему подсказок. Или будто от того, вспомнит ли он ее имя, зависело что-то важное.

– Кушай, кушай, милый, – приговаривала в тот вечер, как обычно, кухарка Сарита, сидя напротив него.

Он с аппетитом наворачивал похлебку из бобов и окорока и закусывал все толсто нарезанным хлебом.

– Душу ты из меня каждый раз вынимаешь своей игрой, – то ли пожаловалась, то ли похвалила Сарита. По легкому шороху Франсиско понял, что она краем фартука вытирает глаза.

– Не плачь, Сарита, – улыбнулся он. Она промолчала. – А твои блюда для меня каждый раз – праздник, – с чувством похвалил он.

– Ай, ну тебя, – кокетливо ответила женщина.

Франсиско протянул руку, чтобы прикосновением к ее ладони поблагодарить за вкусный ужин, и наткнулся пальцами на тряпичную повязку.

– Что с тобой, Сарита?

– Да вот, обожглась сегодня паром. Слетела крышка с кастрюли… – пожаловалась кухарка. Но когда Франсиско сочувственно заохал, засмеялась: – Не такая уж это сильная боль, несравнима с сердечной…

Боль. Его вдруг будто молнией поразило. Боль! Словно озарение нашло: это же имя девушки из его грез! Боль. Долорес.

– С тобой все хорошо, Франсиско? – обеспокоилась Сарита, – ее голос донесся до него словно издалека.

– Да. Устал сегодня сильно. Пойду прилягу.

– Пойди, пойди! Уже поздний час.

– Спасибо за ужин, Сарита. Как всегда, божественно.

Он никогда этого не делала, но сегодня, прежде чем уйти, обнял женщину и прижал к себе так крепко, будто знал, что это в последний раз.

– Береги себя, Сарита.

Он ушел и не знал, что Сара стоит и смотрит ему вслед, а по ее щекам катятся слезы. Не знал он, что затронул душу кухарки настолько, что ради него она готова была руку в огонь положить. Или…

На следующий день он не вышел из своей каморки. И когда не появился к вечеру, встревоженные Хоакин с Сарой вошли к нему в комнату.

Франсиско лежал на своем ложе со счастливой улыбкой, устремив невидящий взгляд в потолок.

Закончив чтение, я подняла голову и перевела взгляд на пейзаж за окном. Поезд уже проехал ближайшие к Барселоне станции с их промышленными зонами, обветшавшими заброшенными фабричными зданиями и в беспорядке натыканными за ними серыми квартирными блоками. Я не любила рассматривать пригороды именно из-за фабрик, которые вызывали у меня неприятные воспоминания, и обычно, проезжая эту зону, читала. Но дальше пейзаж менялся резко, словно по мановению волшебной палочки, превращаясь в открыточный: с полосами песчаных пляжей, со сливающимся на линии горизонта с небом морем, с пальмами, с перевернутыми рыбацкими лодками, похожими на вытянутые ореховые скорлупки.

Глядя на разбивающиеся о пирсы волны, я думала над странным окончанием этого рассказа. Он будто оборвался на полуслове, оставив больше вопросов, чем дав ответов. Что случилось с тем музыкантом? Умер ли он сам, допустим, от сердечного приступа, или кто-то убил его, из-за, скажем, конкурентной войны между двумя хозяевами таверен? Вопросы, вопросы. И что это за странное «или» во фразе, говорящей о чувствах кухарки? На что она готова была пойти ради слепого музыканта? Это «или» резало взгляд, кололо, будто иголками, незаконченностью и неразгаданными намеками.

И эта история, случившаяся со мной этим утром… Случайно ли в чехле оказался чек с адресом? Я перебрала вырванные из атласа страницы и увидела, что это были карты двух городов: Сеговии и Ла Коруньи. На каждом листе некто крестиком отметил по адресу. С какой целью? Обозначил места, где закопал по сундуку с золотыми монетами? А если без шуток?.. Я аккуратно свернула все листы в трубочку, перевязала ее снятой с волос резинкой. Случайность или нет – очередная, – но в этих городах, карты которых я держала в руках, у Рауля намечались концерты.

VI

Едва я вошла в квартиру, как поняла, что что-то не так: Булка не вышел меня встречать. Кот всегда, если оставался дома один, выбегал в коридор с нетерпеливым мяуканьем, едва слышал звук поворачиваемого в замке ключа. Он не выходил встречать меня лишь в том случае, если дома уже был Рауль – его «главный» хозяин. Возможно, кот оказался где-нибудь заперт: в кабинете или спальне, но в таком случае он бы уже возмущенно вопил, прося его выпустить.