Проклятая реликвия - [31]

— Говори, и ты облегчишь свои страдания! — взмолился Джон де Аленсон, крестя воздух над Саймоном.

Тюремщик с трудом поднял еще одну плиту и положил ее на живот узника, чтобы тот не мог вдыхать воздух с помощью брюшных мышц. Проклятья и ругательства превратились в сипение, лицо начало багроветь.

— Говори, тебе нечего терять! — закричал де Вольф, когда губы изгоя почернели. — Кивни головой, если согласен!

Стиганд, пыхтя, приволок еще одну плиту и собрался положить ее на грудь разбойника, и упрямство Саймона дало трещину. На белках глаз появились черные пятна.

— Освободи его, пока он не умер прямо у нас на глазах!

Тюремщик-садист нехотя столкнул плиты с груди и живота мученика, взял кожаное ведерко с грязной водой и окатил Саймона. Через несколько минут его изуродованное лицо приобрело почти нормальный цвет, и Саймон, все еще пришпиленный к полу, заговорил. Теперь он признался во всем — в том, что завидовал Гервазу, взявшему себе лучшую часть добычи, в том, что пошел за ним в Эксетер, нашел его в «Кусте» и перерезал ему глотку.

— Я не хотел его убивать! — прохрипел узник. — Но я вытаскивал золотую шкатулку у него из кармана, он чуть не проснулся, и я испугался.

Оставив Томаса, скорчившегося у распростертого на полу Саймона, записывать его признание, де Вольф подошел к шурину и посмотрел ему в лицо.

— Теперь доволен, Ричард? Ты арестовал мою женщину только мне назло, будь ты проклят! Ты сам слышал признание этого человека, и я надеюсь, что ты немедленно прикажешь ее освободить и лично перед ней извинишься! Может быть, тогда я не стану записывать все подробности этого дела в мой отчет королевским судьям, когда они в следующий раз прибудут в Эксетер!

Ричард сердито запыхтел, но он понимал, что проиграл, и, кинув несколько гневных слов, он повернулся и чопорно пошел вверх по лестнице.

— Скатертью дорога! — пробормотал Гвин на ухо хозяину, глядя вслед шерифу. Тут сзади началась суматоха, и голос Томаса пропищал:

— У него припадок! Что с ним такое?

Они поспешно подошли к группе людей, столпившихся вокруг распятого узника. Спина Саймона изогнулась дугой, руки и ноги конвульсивно дергались, гремя цепями. Джон опустился перед ним на колени и увидел, что глаза его закатились, так что виднелись одни белки. Тут он еще раз сильно дернулся, опустился и затих.

— Черт, да он мертв! — пророкотал Гвин голосом, в котором звучало скорее недоверие, чем тревога. — С чего это он помер сейчас, а не когда его сдавливали?

Томас де Пейн посмотрел вверх с лицом более бледным, чем обычно, и перекрестился.

— Этот глупец, должно быть, трогал реликвию. Опять проклятье Барзака! — Он ветревоженно посмотрел на хозяина. — Коронер, во имя Пресвятой Девы, ни в коем случае не открывайте флакон!

В течение следующей недели жизнь коронера, его людей и посетителей «Куста» постепенно возвращалась в привычную колею. Неста, похоже, не пострадала от своего пребывания в Ружмонте, хотя некоторое время побаивалась подниматься вечерами на темный чердак. Шериф оставался по-прежнему надменным и отчужденным, ни словом не упоминая об этой истории в присутствии Джона. Его сестра, как всегда, вела себя с мужем угрюмо и обидчиво, не обращая внимания на его нерешительные благодарности за то, что помогла освободить Несту из лап Сиганда.

Оставалось только решить вопрос с проклятой реликвией. После того, как Джон забрал ее у Саймона Клейвера, он положил ее на подоконник в своей комнате в сторожевой башне, где Гвин хранил хлеб и сыр. Хотя коронер и относился скептически к проклятью Барзака, он все же решил пойти навстречу Томасу и не открывать бутылочку.

Через день или два Джон решил отдать реликвию Джону де Аленсону, чтобы тот поступил с ней, как сочтет нужным. Похоже, архидиакон более серьезно отнесся к могуществу реликвии, и после совещания в соборе, на котором епископ Маршал дал свое согласие, решили бесплатно предложить ее аббатству Гластонбери. Эта почтенная церковь стремилась собирать реликвии, которые привлекали паломников. С аббатом обменялись письмами, но великодушное предложение изящно отклонили. Видимо, в Гластонбери тоже знали зловещую историю реликвии и решили не рисковать и не пригревать на своей груди змею. По стране полетели письма, и в конце концов для сомнительной реликвии нашли пристанище в аббатстве Тьюксбери. Тамошний аббат счел святость своего заведения достаточной даже для древнего проклятья.

Джон де Аленсон не сумел подавить вздох облегчения, когда увидел, что позолоченная шкатулка и ее зловещее содержимое исчезли в сумке паломника, идущего к усыпальнице святого Катберта в Линдисфарне. Монах пообещал по дороге доставить реликвию в Тьюксбери.

Так он и сказал своему другу коронеру, когда тем вечером они уселись за стол с кувшином красного анжуйского вина.

— Будем надеяться, что они как следует спрячут ее, — угрюмо ответил Джон де Вольф. — Даже думать не хочу, что еще какой-нибудь горемыка разбудит проклятье Барзака.

— Аминь! — провозгласил архидиакон, поднимая к губам кубок.

АКТ ВТОРОЙ Оксфорд, 1269 год

Когда толстого мальчика, свернувшегося калачиком, обнаружили в святая святых аббатства святой Фридесвиды в Оксфорде, среди монахов поднялся переполох. Мальчика обнаружил рано утром в воскресенье брат Ричард Яксли, хранитель усыпальницы, и поначалу решил, что тот мертв. В первую очередь брат Ричард представил себе, какие катастрофические последствия это повлечет за собой для репутации аббатства, да еще прямо перед праздником святой покровительницы монастыря. Он решил, что это церкви, соперничающие в борьбе за внимание паломников, каким-то образом исхитрились осквернить святое место, и, взбешенный, поспешил поднять тревогу. Вскоре каменную усыпальницу окружили обеспокоенные монахи, с недоверием вглядываясь в шесть узких отверстий, по три с каждой стороны. Приор, Томас Брассингтон, тоже смотрел в одно из отверстий в форме изящного креста, заключенного в круг. Он и выразил вслух то, о чем думали все остальные: