Произвольный этос и принудительность эстетики - [8]

[29]

он есть в качестве требования, фундирующего существо осознания времени и telos человеческой жизни, — тре­бования обрести нечто другое для освобождения от сво­его собственного экзистенциального бремени.

Вероятно, смысл для Тейлора и Апеля является чем-то выходящим за пределы морали, чем-то (и, мне ка­жется, оба согласились бы со мной) придающим смысл самой морали, если бы последняя не ограничивалась ис­ключительно регуляцией совместной жизни людей (что, в принципе, уже имеет смысл, так сказать, в горизон­тальной перспективе). Поэтому в их понимании она мог­ла бы иметь отношение к другому: к человеческому же­ланию задавать жизни вопрос почему,т. е. к бытию-в-мире вообще. Эту вертикальную перспективу СМЫС­ЛА я называю ЭТОСОМ и хотел бы здесь вкратце пока­зать, каково в моем понимании различие между ЭТОСОМ и моралью/этикой.

Моральные законы и, прежде всего, обязанности (не убивать, не красть, не лгать, не вредить, не мошенничать, не насильничать) по преимуществу не имеют позитивной, мотивирующей деятельность силы, но, скорее, негативны, они сдерживают и подавляют влечения, инстинкты, стра­сти, импульсы и наклонности⁵. Итак, они выражают не то позитивное, что мы должны делать, но нечто негатив­ное: как не следует поступать в определенных ситуаци­ях. Следовательно, они становятся действенными толь­ко в определенных ситуациях, будучи активированны­ми нашей совестью. В позитивном плане должное (слу­жить Богу, отечеству, обществу, беречь природу и т. п.) — это обязанности, выходящие за рамки правил, принятых для совместной жизни людей, т. е. этические обязанно­сти. Я понимаю здесь этическое в смысле этоса (а не этики вообще), а под этосом подразумеваю отношение (действие, чувство в отношении) к тому, что для Я пред­ставляет ЦЕННОСТЬ, эк-зистенциальную ЦЕН-

[30]

НОСТЬ. ЦЕННОСТЬ же конституируется в перспек­тиве мета-физической потребности Я, которое не жела­ет быть только Я, стремится вырваться из тавтологи­ческой темницы Я=Я, желает бытия-прибыли, дей­ствия-прибыли, желает, скорее, ДРУГОГО, чем Я. И это ДРУГОЕ, которое Я способно делать ДРУГИМ, опре­деляет и настраивает Я. В известном смысле Я вверяет себя ДРУГОМУ: свои мысли, действия, чувства, свою энергию, свое время.

Это Другое, по-видимому, может выступать в каче­стве метафизически фундирующего ДРУГОГО, кото­рое, будучи тотальным и тоталитарным, определяет не только обращение людей с божествами, но и вообще от­ношение человека к миру, другим людям и вещам. Это может быть и Другое, избранное самим Я; причем даже самостоятельно избранное Другое может определять Я в его чувствах и действиях, подобно сильному религи­озному ДРУГОМУ, которое имплантировано посред­ством воспитания и имеет Я в своем распоряжении. Пре­имущество (или недостаток, в зависимости от точки зрения) самополагания Другого и установления цели состоит в том, что они, будучи самостоятельно опреде­лены, легче могут быть либо вновь низверженными, либо скрытыми от Я, либо по мере их осуществления делать­ся излишними. При этом важным оказывается то, в ка­кой мере Другой действен для Я в качестве ДРУГОГО, т. е. в степени овладения Я Другим, овладения, которое порой может принять клинические формы.

Считаю важным провести различие между этосом и моралью, поскольку только оно поможет разъяснить, по­чему сильный метафизический ЭТОС способен обес­ценивать моральные законы, причем в тех случаях, ког­да ЭТОС нарушается не только людьми, не являющи­мися его представителями, но даже и самими привер­женцами этого ЭТОСА⁶. Сильный ЭТОС всегда леги-

[31]

тимировал исключение плюрализма мысли (гетеродоксии), иноверия и неверия, тогда как в универсальной этике или морали, которые не обременены каким-либо определенным субстанциальным ЭТОСОМ, запрет на убийство касается всех, и, если кто-либо убивает, он берет преступление на себя и должен сам нести ответ­ственность, не сваливая вину на свой ЭТОС, своего БОГА, своего ДРУГОГО⁷. Сейчас нет нужды в подроб­ном рассмотрении национал-социалистического этоса господствующей расы, который функционировал тем лучше, чем исправнее в морально-этическом плане люди действовали в рамках этой системы в смысле соблюде­ния и исполнения таких вторичных добродетелей, как дисциплина, послушание, надежность и др.

Но особенно важным я считаю различение этоса и морали потому, что в результате его проведения стано­вится очевидно, что недостаток ЭТОСА/этоса не обя­зательно означает нехватку или отсутствие морали. Взы­вание к метафизике, к метафизически обосновываемой этике, звучащее вновь и вновь (здесь я имею в виду ста­тью Грэфин Дёнхофф⁸ по поводу эксцессов насилия сре­ди молодежи), имело бы для меня смысл лишь в том случае, если бы эти юноши хотя бы в минимальной сте­пени обладали этосом. Тогда они не слонялись бы изо дня в день и в поисках того, как убить время, не убивали бы людей. Причем речь идет не о метафизическом обо­сновании этики или минимального этоса, но об их им­плантации в людей, и это вопрос воспитания, «окультуривания латентной готовности к насилию» (Сафрански)⁹. Кстати, палестинско-израильские и хорватско-сер-бско-боснийские отношения являются примерами того, что местные конфликты, обусловленные, конечно, мно­гообразными факторами, можно легче решить на осно­ве идеологически дезинфицированной дискурсивной этики или морали, т. е. без контрарных метафизико-эти-