Производственный роман - [48]

Тройной — поспешный — свисток судьи завершил финал. Кто-то победил. Значительная часть зрителей направилась по домам или если не по домам даже, то прочь со стадиона. Они стояли на поле, противник бил по воротам, ускорялся, менял направление: проверял свои силы.

А что же поделывают наши хорошие знакомые? Они стояли в районе шестнадцатиметровой, кто по ту сторону, кто по эту, кто на линии, как обычно бывает при таком распределении ролей, стояли внутри, на поле, на игровой площадке, сбившись в кучу, взрывая ботинком землю или пиная ее носком, кто смотрел прямо перед собой, кто куда-то вдаль, как и прежде. Эге, но сейчас-то положение иное!!! Потому что одно дело — по ту сторону и другое — по эту! По ту сторону разрешается глазеть по сторонам, даже если испытываешь при этом такую горечь. (Мы знаем: это было так.) Но что будет здесь, сейчас! Судя по всему, ситуация не улучшалась. (Казнить нельзя помиловать и т. д.) Мастер — ни рыба ни мясо. Он видел, как же не видеть, приближающуюся беду; но средства против нее не нашел. «Знаете, друг мой, с философской точки зрения, дело в следующем: у нас из-под носа увели возможность встать в романтическую позу». Но-но-но. Я бы спросил, был бы ежели в такой ситуации, кто увел, когда и почему, и вообще, романтической ли позы нам не хватает больше всего? Но я не могу об этом спросить, ибо как же это возможно.

Эстерхази очень любит тот момент, когда они выходят на поле, направляясь кто куда, руки сцеплены за спиной или неловко, как плохо повязанный галстук, болтаются по бокам, и выглядят они такими несчастными, неловкими, что зрители не в силах сдержать своего смешанного с сочувствием и досадой «о». «О».

Как клоуны-музыканты, которые до поры до времени дают публике потешиться над собой, ловко заплетая ногами и делая самим себе подножки, они возмущенно шлепаются в стружку — до поры до времени. Но затем из оттопыренных карманов клетчатых штанов они достают инструменты и начинают играть так, что у всех на глаза наворачиваются слезы, и детям дают подзатыльники, если они осмеливаются пищать. Они очень любили это дешевое маленькое представление, прекрасно видя, конечно, что им слишком «в кайф» играть в футбол, чтобы быть в драных майках, да и ноги у них заметно кривоваты. Но ведь майки у них драные и ноги заметно кривоватые со времен сотворения мира. Вопрос, очевидно, встает таю миром ли является такой мир?! Однако зрелище было еще более жалким.

Он предпринимал жалкие попытки, и, о, как это поучительно, именно из этих никчемных потуг родилось решение. Ибо решение пришло, и было оно прекрасно. Чтобы начать готовиться к неизбежному событию (подумаешь: игра), он, как известно, сказал: «Какие новости? Защищаемся или нападаем?» Но как будто обращался к куклам: одно ковыряние в земле, взгляды, как будто еще… на эту сторону, на ту.

Кто-то пожалел их и подкатил мяч, предоставленный заботливыми организаторами; однако они им не воспользовались; мертвым грузом лежал он где-то посередине, как ржавый шар из кегельбана. Нет зрелища более удручающего, чем мяч, когда он… Но вот он сдвинулся с места. Добряк Правый Защитник небрежно покатил его дальше, прямо на мастера. И тогда тот, как испорченный граммофон, низким голосом произнес: «Наопаодаоем!» Можете себе представить? Как будто бы играло на 33 оборотах вместо 45.

И он, как цветная реклама кока-колы, помчался вперед. Этот smetterling,[30] этот smetterling! Мышцы у него были расслаблены, как у бабочки, — и, верный своему обещанию, он бросился в атаку; вот что удумал. Подтолкнул мяч, и одновременно с движением мяча раскрылись оба его крыла, медленно, торжественно, выше, выше, к небесам, где обитает один только Бог и ангелы (обитают). Его замедленная пантомима кое-что с этих небес принесла… Он вел мяч на господина Ичи размашистыми, сонными движениями и описанным выше манером, под стать замедленным движениям, крикнул: «Иэчиэкиэ, выходим на гол». Вратарь обернулся. Двое друзей столкнулись нос к носу! Ситуация повисла на волоске. Будь у мастера двойник, он бы бросился вратарю в ноги: «Голубчик ты мой. Слушай. Помоги. Я не могу один, один я ничего не могу». Но умница парень и без двойника уловил тему и, состроив гримасу отчаянья, медленно, как заводская труба, упал, как раз в противоположную от мастера сторону («купился на обманное движение»), он же повернулся, и по новой.

Крутилось замедленное кино. И тогда, это было значимое нововведение, Правый — почти в обход неписаных законов, которые касались добровольной приостановки, — бросился к нему, точнее, упал, выставив обе ноги. И так все по очереди: Второй Связующий, Либеро, Правый Крайний итакдалее; и тому подобное; и в самом конце господин Чучу, который необыкновенно точно умел заполнять жизненные пустоты (поэтому он занимает последнее место). И теперь своими длинными, грубо выражаясь, худыми, как спички, ногами он, как огромный, премудрый паук-крестовик, колдовал над мячом, крутил, почти выпускал, чтобы потом повернуть, развернуть и закрутить, «зафиндилить», а команда мастера с готовностью бросалась то вправо, то влево, как побитая градом пшеница. Зрители с удовольствием следили за представлением, достойным цирковой программы, и в тот момент, когда прозвучал призывный судейский свисток, грянули аплодисменты. (Оставшихся зрителей.) От этого настроение некоторых наших героев может испортиться, но скорости — которая теперь превратилась в свою противоположность, да еще какую. — они не сбавили; настолько, что мастер, исполняя обязанности капитана, с описанной выше заторможенностью протянул руку дляпожатия, а судья, который, вероятно, рассчитывал найти протянутую руку в определенном месте, схватил сначала воздух. «Пожал рукой воздух». Какой-то судья на линии рассмеялся; мастер испугался, что, наверное, настроил судью против себя; а тот, в свою очередь, был настолько сбит с толку этим эпизодом, что проныра-мастер мог бы без труда украсть у него монетку в два форинта, с помощью которой бросают жребий. «Хам», — произнес господин Чучу с непонятным мастеру раздражением.