Происшествие из жизни... - [72]

Желоховцев, находящийся в постоянном подпитии, спросил, прикрыв ладонью рот:

— В каком смысле, Сергей Григорьевич? В узкопрофессиональном или в масштабе…

— В масштабе, в масштабе, — перебил его Сергей Григорьевич. — Ну, а вы, Богомолова?

— Что я? — испуганно спросила Богомолова, девица лет тридцати, обтянутая джинсами и пахнущая едкими духами.

— Что вы-то сделали?

— Я? Я, между прочим, только за сегодняшний день отправила двенадцать запросов на предприятия.

— Каких запросов? О чем?

— Как каких? По вашей разнарядке, с требованием срочно прислать отчеты, как у них ведутся отчеты…

Кто-то хихикнул, но тут же испуганно проглотил смешок.

— Детей вам надо рожать, Богомолова, — сказал Сергей Григорьевич.

— В рабочее время? — спросил кто-то из угла кабинета.

— У меня, между прочим, их двое, — покраснев, возмущенно проговорила Богомолова.

— Все, хватит, — сказал Сергей Григорьевич, — не стану с каждым объясняться — бесполезно, у всех один ответ. Посмотрите на себя, молодые, здоровые, заняты анекдотами, переливанием из пустого в порожнее…

— Можно сказать? — спросила вдруг Людмила Павловна, неожиданно для самой себя спросила и тут же испугалась, покраснела.

— Ну-ну, — разрешил Сергей Григорьевич. — Давайте.

— Вы очень замечательно говорили, Сергей Григорьевич, — сказала она, — как всегда, чувствуется государственный подход…

Сергей Григорьевич напрягся: в спокойном, лишенном эмоций ее голосе слышалась то ли ирония, то ли горечь, то ли в самом деле искренность, все заинтересованно обернулись к ней и притихли. «Вечная молчунья заговорила» — уже это было знаменательно.

— Мне приятно работать под вашим руководством…

— К делу, к делу, — сухо сказал Сергей Григорьевич.

— Хорошо. — Она помолчала и вдруг запальчиво, со слезами на глазах выпалила: — Я хочу сказать, что все наше учреждение — это дырка в бублике. Пустое место. Мы есть, но нас и нету. Зачем поднимать дисциплину, соревноваться? От нас никакой пользы. Мы нарост на теле народного хозяйства. Бюрократы. Махровые. Мешаем работать своими циркулярами, бумажной волокитой, отчетами об отчетах, всем мешаем, кто занят настоящим делом. Разогнать нас надо. Верно, на производство гнать, а здесь поднимать производительность труда — только вред наносить. Деньги ни за что получаем. Я — ни за что. Богомолова — ни за что. Вы — ни за что. А на вас государство тратит вдвое больше, чем на нас. Зарплата — раз. Содержание персональной машины — два. Зарплата шофера — три… Пустая созидательная деятельность нашей конторы в копеечку обходится государству. За год мы исписали и получили не одну тонну бумаги. А сколько чистой бумаги унесли или, попросту говоря, разворовали? Все мы ваша копия, все такие же, как вы…

Сергей Григорьевич слушал, с каждым словом Людмилы Павловны багровея, еле сдерживая себя, чтобы не прервать ее, не осадить, не прекратить эту филиппику, произнесенную то ли издевательским, то ли бесстрастным голосом. Впрочем, нет, он хорошо видел, что она вся дрожит, боится, страх душит ее, вот-вот она расплачется от страха… Какая муха ее укусила? Ведь потом приползет к нему в кабинет и будет просить прощения. Приползет! Будет! Но самое горькое было в том, что она говорит, по существу, то, что он сам хотел сказать. Да, хотел… Однако сейчас, слыша свои мысли из других уст, Сергей Григорьевич не то чтобы ощущал их дерзость, почти крамолу, кощунственность, но несправедливость, что ли, и согласиться с ними не мог. Не мог, потому что сейчас он был не частным лицом, а руководителем, возглавляющим государственное учреждение. Его секретарша обрушивалась не на него лично, она замахивалась на… впрочем, не будем ставить точки над «и».

— Вы все сказали? — спросил Сергей Григорьевич, преодолев возмущение, обретя спокойствие и хладнокровие. — Если все, то разрешите, я отвечу. Не буду давать вашему выступлению… ну, как бы это помягче выразиться… Ну, скажем, так: морально нравственную оценку. Ваша пылкая речь демобилизует коллектив. В деятельности товарищей вы не видите ничего, кроме абсурда. Это ли уважение труда всех, кто — хорошо ли, плохо ли, другой вопрос — трудится рядом с вами? И если я критикую вас всех, то потому, что порою дисциплина у нас хромает, кое-кто недостаточно проявляет служебное рвение. Эффективна ли деятельность ваших товарищей или нет, не вам судить. Есть высшие инстанции, которые знают, пользу или вред приносят все, сидящие у нас в учреждении, зря или нет получают зарплату. Каждый труд почетен и требует уважения к себе. Да, сюрпризик вы мне сделали, тишайшая Людмила Павловна. Недаром говорится: в тихом омуте черти водятся.

— Секретарем ты можешь и не быть, а гражданином быть обязан, — снова пробормотал кто-то в углу, но Сергей Григорьевич сделал вид, что не слышал, проговорил, ударив ладонями по столу:

— На этом закончим. Вы свободны.

Все ушли, задержался только Юрий Иванович, завсектором.

— Плюньте на нее, не обращайте внимания, Сергей Григорьевич, — сказал он с неизменной своей умиротворяющей улыбкой. — Сама не знала, что болтала. Но объяснимо — у нее умерла мать.

— Бедняжка! — сказал Сергей Григорьевич, но в голосе его не прозвучало ни сочувствия, ни печали. — Бедняжка! — повторил он. — Однако все там будем. Выпишите ей пособие. Тридцать рублей хватит? Нет, мало, выпишите пятьдесят.