Происшествие из жизни... - [56]

Сквера не было, но дом, в котором прошла юность Ивана Федоровича, пора его первой, незабываемой любви, остался.

В этом доме, не вызывавшем ныне у Ивана Федоровича никаких сентиментальных воспоминаний, все еще жил его отец, Федор Макарович, пенсионер, бывший дамский парикмахер, мастер первой руки, всю жизнь, даже на фронте, одержимый страстью коллекционирования старых парикмахерских инструментов, газетных вырезок и книг о своей профессии, считая ее одним из сложнейших и престижных искусств, преображающих человека не только внешне, но и внутренне.

Благодаря отцу Иван Федорович познакомился с Татьяной Валентиновной, худенькой застенчивой девушкой, ставшей через три месяца после знакомства его женой.

«Открыла» Федора Макаровича лет двадцать назад Вика — Виктория Александровна, мать Сергея Григорьевича. Она и не думала в тот давний день идти в парикмахерскую, но, проходя по Петровке, решила вдруг, что надо бы сделать перед близкими майскими праздниками прическу, и через пять минут сидела в кресле, а мягкий в движениях, предупредительный, вежливый, худощавый мужчина с ласковыми руками стоял возле нее и долго осматривал ее голову. И хотя, садясь в кресло, она сказала, что хочет сделать шестимесячную завивку, он не торопился.

— Вам не пойдет завивка, — сказал Федор Макарович.

— Ну уж извините, мне лучше знать, что пойдет мне, а что нет, — сердясь, проговорила Виктория Александровна.

— Вы ошибаетесь, мне лучше знать, — ответил Федор Макарович. — Я подстригу вас, и не узнаете себя.

— Делайте, что вам говорят! — воскликнула Виктория Александровна. — Что за торговля, в самом деле!

— Я, уважаемая, не шофер такси, мне не все равно, куда ехать. Я парикмахер, дамский мастер, если хотите, дамский угодник, но не в том смысле, что угождаю клиенткам, а в том, что делаю их красивее. И потому предлагаю вам выбор, — он улыбнулся, — или довериться мне, или, пожалуйста, к вашим услугам наша жалобная книга.

Виктория Александровна хотела возмутиться, но парикмахер смотрел на нее почти ласково, и она не рассердилась.

— Конечно, я предпочла бы жалобную книгу. Однако всю жизнь совершаю глупости. Я привыкла рисковать.

— Риск возвышает, — проговорил Федор Макарович.

Через час Вика уходила из парикмахерской, не веря себе самой, что это она: действительно, прическа преобразила ее, облагородила, ну, влюбиться можно, честное, честное слово. И Виктория Александровна со свойственной ей экспансивностью влюбилась. В парикмахера. А вдовец парикмахер влюбился в нее и, когда она посетила его в третий раз, предложил ей встретиться после работы и даже угадал ее желание пойти в кафе-мороженое на улице Горького — она очень любила мороженое. Однажды Виктория Александровна привела к нему Танечку, племянницу, дочь своей сестры Светланы Александровны, стеснительную, угловатую девушку, страдавшую оттого, что постоянно выглядела неряшливой, непричесанной, ибо мягкие, легкие ее волосы «секлись», рассыпались, никакие заколки и гребешки их не удерживали. Федор Макарович освободил Танечку от ее комплексов. Больше того, здесь, в парикмахерской, решилась ее судьба, тут ее увидел забежавший к отцу перехватить рубль на обед Иван — начинающий писатель. Роман Танечки и Ивана был бурным и уже через несколько месяцев завершился свадьбой.

Роман же парикмахера и Виктории Александровны тянулся и тянулся, спокойный, неторопливый — в прогулках за город, по вечерней Москве, посещениях консерватории, разговорах об искусстве и текущей политике. В конце концов Федор Макарович сделал Виктории Александровне предложение, она согласилась и всю ночь не спала, мечтая, как устроит будущую супружескую жизнь, окружив мужа лаской и вниманием. Но, мечтая, она, видимо, прожила то, что ей еще предстояло прожить, и отказала парикмахеру. Жертва, которую она принесла, отказавшись от брака с Федором Макаровичем, в какой-то степени возвысила ее в собственных глазах, хотя рассудительная ее сестра Светлана сказала в категоричной своей манере:

— Дура, он бы тебя на руках носил.

— Дура не дура, — ответила Вика, — а всю жизнь твой грех замаливаю.

— Совесть моя чиста, нет у меня никакого греха, — сказала Светлана Александровна, благополучная, умная, рассудительная жена преуспевающего военного.

— Чиста оттого, что ее у тебя нет, совести, и не было никогда! — воскликнула Виктория Александровна и надолго поссорилась с сестрой, уйдя из ее дома, хлопнув дверью.

По лестнице, освещаемой двумя тусклыми лампочками, Иван Федорович поднялся на третий этаж и своим ключом открыл дверь в коммунальную квартиру, где прошли его детство и юность.

Ныне эта квартира, населенная новыми жильцами, заставленная иными вещами, не вызывала ностальгических эмоций: чужой дом, чужой запах. И даже в комнате, где он вырос, в отцовской комнате витал уже другой дух — пахло старостью, мужским одиночеством. Отец был стар, вещи стары, шторы на окнах стары, обои выцвели. Отец не любил перемен и не хотел ничего менять в привычной атмосфере своего гнезда. Крутояров давно перестал его уговаривать сделать ремонт.

Федор Макарович стоял у открытого окна со смущенным видом, словно его застали за нехорошим каким-то, недозволенным занятием. Впрочем, сын и в самом деле настиг его на месте преступления. В комнате пахло табаком, еще не рассеялся дым от сигареты, которую Федор Макарович наверняка только что выбросил в окно. Иван Федорович усмехнулся: когда-то отец ловил его здесь за этим занятием, а ныне сам испуганно прячется от сына. К курению он пристрастился год назад, неожиданно, и не где-нибудь, а в больнице — там он лечился от воспаления легких.