Происхождение боли - [67]

— Для меня вы умерли — оба.

— … Пусть так. Но одного из нас ты ещё можешь воскресить… Эжен сказал, что ты хочешь видеть моё клеймо… Посмотри, — протянул раскрытую ладонь в сторону подушек, не дерзая обращать туда глаза.

— … Да, тут моё имя… Это след отцовского медальона… Он почему-то был всегда к тебе расположен… Чего ты от меня хочешь?

— Чтоб ты простила, чтоб стала моей женой.

Анастази села прямо, кутаясь, глядя в зеркало же.

— Я ещё нужна тебе?… Мы были так близки так долго… И этот ожог на твоей руке… — знак того, что я должна покориться… Но я не покорюсь! Оставь в покое моего отца: ты достаточно тревожил его при жизни. Он был не просто прекрасный, бесконечно добрый человек. Он научил меня кое-чему — свободе. Не он для меня — я для него была всегда законом, и ничего ваши клейма не значат. Только мне — решать, а я не вижу тебе никакого оправдания. Ты мне ненавистен,… отвратителен, как труп!

Зарывшись снова в одеяло, Анастази тихо заплакала. Макс оставил её.

Эжен сидел у стола и кромсал углём белизну последней салфетки.

— Конечно,… — только и вымолвил Макс, облокачиваясь и скрывая лицо.

— Извини! я лягу скоро, и, должно быть, уж, не встану, но ведь нужно всё расчислить и успеть до темноты! Мне и в правду очень худо, ночью я едва не умер, спасся только этой целью, этим роем черт и цифр. Ты, наверное, заметил, что я был как бы в отключке, но мой ум, в разлуке с явью, действовал в себе самом: рисовал огнём во мраке, строил, настилал и мерил. Я присвоил силу хвори и использовал, как мог…

— Молодец… Она всегда любила шоколад, хлеб с изюмом,… какую бы книгу ей дать?…

Вдруг страшный крик — из спальни. Оба бросились туда.

Анастази, дрожа и рыдая, согнулась возле зеркала; она держалась руками за лоб. Услышав топот и оклик, с усилием отняла их, и побратимы увидели ярко-красное, темнеющее по центру овальное пятно на её лбе. Эжен первым распознал отпечаток своего нательного креста, который пленница раскалила на свече и вдавила себе в лицо, использовав как рукоятку алебастровую кошку — цепочка обматывала статуэтку, крест крепился к её голове, так что и у маленького идола был обожжён лоб.

— Видите, — кричащий рот в углах перетягивала паутин сохнущих слюн, подбородок изъямился, глаза утонули, — у меня тоже есть клеймо! Они отказали мне в постриге! Потому что я нищая! Но я сама!.. У меня тоже!.. Что ты теперь скажешь!!?

Макс жалобно-взыскующе, бессильно-вопросительно глянул на Эжена, тот ободрительно мигнул, кивнул, и Максу стало ясно, что он должен делать. Он быстро, метко приложил ко лбу Анастази левую руку. Непримиренка отпрянула, но вдруг успокоилась, разгладилось её лицо, остыли и пересохли слёзы. Чуть комично недоумевая, она возвела глаза к межбровью, потрогала, потёрла, почесала ожог — он тоже изменился: след креста не окружала больше краснота, клеймо вырисовывалось на обновлённой, истончённой розоватой коже так, словно возникло само собой, подобно проявившимся на диких скалах образах Христа или Мадонны.

— Моё сильней, — сказал Макс, торжествуя и страдая — было видно, что его ладонь переняла палящую боль, — Займусь завтраком, — и вышел.

Глава LIV. О силе чёрного океана

На предпоследней ступени лестницы из трупов сидела женщина в красном. «Торопись, — крикнула она, — прилив начинается».

Анна прыгнула на спину новой мёртвой сирены и увидела, что эта последняя, а до плотины ещё три широких шага. Она обратилась ко встречной:

— Что мне теперь делать?

— Подожди, может, кто-то из них ещё прилетит.

— А если я всё-таки ступлю на землю?…

— Ни в коем случае!

— … Ты человек?

— Не знаю, — ответила та грустно и стыдливо.

Текучая тьма прибывала, быстро поглощая распластанные под ногами Анны крылья.

— Меня сейчас затопит! Помоги же! Позови кого-нибудь!

— Поздно. Только я сама могу тебя спасти, — женщина встала, подошла к самому краю, — Я — Элмайра. Обещай молиться за меня.

— Обе…!.. — словно петля стянула аннино горло: она поняла, что сейчас будет. Красная печальница закрыла глаза, крестом раскинула руки и ничком упала, головой ей под подошвы; бледные локти вздёрнулись из-под сгорающих рукавов, противясь засасывающей жиже.

Подхлёстнутая ужасом, Анна пробежала по живому и гибнущему мосту, но на последнем шаге всё-таки увязла; быстро выдернула ногу, взвилась на пять ступеней, оглянулась — а берег пропал. Чернота, безотраженная, бесшумная, неколебимая, скрыла кладбище сирен, и ни краешка от алого платья Элмайры не всплыло. «Господи, помилуй эту бедную!..». Анна дрожала, прижимаясь к древесно-трещатому мёртвому сатиру. Нога всё ещё чувствовала пальцами и пяткой мягкую спину утопленницы, другая, промоченная, казалась невредимой…

Вдруг внутри раскатилась такая тяжёлая боль, словно каменные тиски сдавили лоно, спину страшно свело. Анна закричала, все волосы на теле её духа встали дыбом: у неё повторялись родовые муки. Одной рукой держась за впалый, но терзающий её живот, другой хватаясь за выступы, она медленно карабкалась вверх, то и дело останавливаясь, съёживаясь, громко плача и зовя на помощь. «Я выдержала это раньше — выдержу и снова, — уговаривалась, — Мне не дадут погибнуть и страдать безвинно… Но ведь целый — лучший — мир разрушился… Никто не смог…». От новой схватки внутренний голос заглох, в глазах всё помутилось.