Происхождение боли - [51]

Новым игроком победитель назвал д'Ажуду-Пинто. После повторного оглашения португалец, держащий в правой руке недопитый бокал, а в левой — два осушённых, разболтанной поступью приблизился. Изрядно захмелевший, он попытался освободить десницу, за чем пролил вино и разбил один из бокалов; над ним уже посмеивались, но судьба пока хранила его.

«Отберите у маркиза д'Ажуды его дурацкую булавку» — вот, что требовал фант.

— Что-то пока не клеится наша потеха, — впологолоса посетовал Арман.

— Ничего, — ответил Анри, — Только начали.

Д'Ажуда закинулся назад и расхохотался в потолок, выкрикнул на сломанном внезапно французском:

— Ну, кто скажет, что я не выполнил!?… Вот она у меня — булавка! Добыча! Желаю вам того же удача, господин де Манервиль!

Поль вытянул предписание: «Заставьте графа де Марсе сыграть на скрипке».

— Рано вы почили, — заметил Анри кто-то.

С балкона, из оркестра уже несли в зал инструмент. Эжен не знал, умеет ли де Марсе музицировать, но в способности того повиноваться он крепко сомневался. В бесстрастных кошачьих глазах графа читалось издевательское ну же, заставьте меня.

Манервиль минуту молча давил на него взглядом, потом зашептал что-то ему в ухо. Анри поменялся в лице, но выстоял — отстранился и по-прежнему насмешливо спросил:

— А вы до сих пор этого не сделали? Ну и ну…

— Так вы отказываетесь?

— Что делать. Доводы слабы.

Противник пал духом, но вдруг глянул на Феликса и возапеллировал:

— Господин де Ванденес, не составит ли вам труда уговорить этого mongrela попиликать полминуты?

Прославленный своей безотказностью, королевский секретарь однако качнул головой:

— Сударь, что помешало вам самому столь же вежливо попросить графа?

— Он этого не стоит.

— В таком случае и я просить его не стану.

— Я разумею, что господин де Марсе не достоин моих просьб; ваши — дело другое.

— Я не более любого присутствующего претендую на честь послужить вам, — деликатно указал ему на место Феликс.

— И всё же будьте любезны… — зубами держался горе-шантажист.

— Да бросьте! — возник попутанный бесом д'Ажуда и, видимо, в пример запустил через плечо пустой бокал, — Было бы из-за чего стараться! Музыка — это рукоблудие!

— Наоборот, — просто, но веско возразил Анри, глядя вверх.

— Что же в таком случае вы, маркиз, считаете искусством? — спросил Ронкероль.

— Фехтование!

— Считайте, что уговорили, — Ронкероль снял левую перчатку и легко, словно цветок, кинул её воинственному чужестранцу. Феликс взвизгнул: «Не вздумайте!», но никто его не слушал, только Франкессини тихо сказал ему: «Это неизбежно», а слуги побежали за оружием и вскоре раздобыли пару шпаг. Новый герой бала взмахнул своей, как дирижёрской палочкой и крикнул музыкантам: «Жигу!».

— Поединок не будет честным, — не умолкал и Феликс, — Трезвый против пьяного!..

Ронкероль издал лихое ха!, потребовал бутыль вина, опрокинул её себе в рот, отёр рукавом губы и отсалютовал противнику.

— Что я говорил, — напомнил Эжен оказавшемуся рядом Клеману, — Комедийный капитан…

— До первой крови, — распорядился Арман.

Гости и хозяева встали широким кругом, чтоб каждому видеть, как сойдутся француз и португалец, даже госпожа Листомер покинула канапе, даже слуги заглядывали из-за голов почётных зрителей. Бал превратился в турнир.

Менее всех был доволен Эжен: он не видел в действиях дуэлянтов ничего искусного, напротив, их движения казались ему небрежными, неловкими. Вместе с тем он чувствовал к ним нежную жалость, особенно к петушистому эмигранту, которому определёно не на что было надеяться. Довольно скоро противник кольнул д'Ажуду в левое плечо выпадом, который невнимательным и нервным зрителям показался чуть ли не убийственным. Рана же была лёгкой — тут Ронкероль действительно проявил что-то вроде мастерства. Пораженец остолбенел, свернув голову вниз, вперился в больное место, а очнулся, лишь когда победитель отнял у него шпагу и для пущего самоутверждения выдернул булавку с девизом из галстука бедняги. Громогласно прокляв Ронкероля со всеми присутствующими на родном языке, д'Ажуда уплёлся в угол, рухнул на кресло. Возле него тут же захлопотали слуги, более-менее знакомые с такими ситуациями. Подошёл к нему и любопытный Эжен.

Опозоренный со всех сторон маркиз, вытращил на него бешеные глаза, выпустил шквал тёмных ругательств, потом просипел по-французски: «Помяни моё слово — с тобой будет всё то же, что со мной, и ещё хуже!».

«Того же не будет, — подумал Эжен, — Хуже — да, пожалуй, только голыми деньгами меня не возьмёшь», — и отошёл без слов.

Игра в фанты возобновилась по признании Манервиля выбывшим.

Генерал де Монриво вытянул карточку, делающую его финансово обязанным ангулемскому гостю. Мелкая, в сущности, сумма, но формулировка — даже не дерзкая — жёсткая, безличная: вы должны… Словно приказ, отдавая который, смотрят мимо подчинённого. Спасая своё невозмутимое лицо от злых чувств, Арман всей душой отлетел в египетскую пустыню, жар своего гнева обратил в её жар, смешки людей — в шуршание песка, самих людей замёл волной самума. Небо над ним было таким высоким, что, едва склонялось солнце, из зенита в темя глядела вселенская тьма; под ногами рассыпались крупицы всех минералов; там, может быть, алмаз плясал с обычным кварцем. Но вот движение песка замерло, он разровнялся, расплавился и застыл глянцевой коркой. Сквозь тающую дымку прошёл траурный кредитор и, весь смущение, промолвил: