Прохладой дышит вечер - [4]

Значит, так, генеральная уборка неизбежна. Хуго будет здесь через две недели, и пусть здесь ничто больше не напоминает о Милочке. Сказано — сделано: я снимаю со стены наборную кассу, приношу корзину для мусора и сваливаю туда все эти «миниатюры». Может, они порадуют какого-нибудь ребенка. Как я и ожидала, на выцветших обоях белеет светлый прямоугольник. Решимость покидает меня, и я снова останавливаюсь.

Тепло сегодня, конец марта, самое время начаться весне. Я снова принимаюсь тренировать свои слепнущие глаза. Вы не подумайте — вижу я еще достаточно хорошо, и слышу тоже, и с обонянием все в порядке, только вот не знаю, надолго ли это. Я снова и снова прохожу с закрытыми глазами пять-десять шагов от палисадника до родничка. Жалко, конечно: в садиках цветут форзиции, зеленеет бузина, фиалки распускаются, лесные анемоны белеют, словно звездочки. Наконец я сажусь на лавочку и долго сижу с закрытыми глазами. Журчит фонтан, звенят синицы. Ветер гуляет в кронах деревьев, и я слышу, какой получается щемящий звук, когда ветки скребут одна другую. Слышу, дятел стучит, собака лает, вот машина, вон там — самолет, электропила, и где-то далеко — шоссе. Я нашептываю стихотворение Теодора Шторма:[3]

И хоть бы звук из суеты мирской

Нарушил одиночества покой.

Сто лет назад были в Германии места, где и правда слышна была одна лишь природа. В следующий раз, когда выйду на прогулку, заткну уши и буду вдыхать запах и ощущать кожей ветер и тепло.

От весеннего ветра я начинаю томиться и становлюсь романтичной, как невеста. Ну не смешно ли… Единственный мальчишка, с кем я дурачилась, был Альберт, единственным мужчиной — Хуго. Через две недели он наконец-то снова приедет ко мне, только теперь ему уже, ни много ни мало, восемьдесят восемь лет.

2

Прежде я прекрасно разбирала почерк Хуго, но вот теперь у меня возникли проблемы с первым же словом. Я ожидала прочитать «Дорогая Шарлотта», но с этой маленькой виньеткой выходит как будто «Дражайшая Шарлотта». Никогда еще он так ко мне не обращался. Стоит ли придавать этому особое значение? Может, меня обманывают мои слепнущие глаза или у Хуго просто дрогнула рука? Вообще-то неизвестно, в каком расположении духа Хуго явится ко мне. Он, я знаю, плохо слышит, не любит разговаривать по телефону и носит слуховой аппарат. А еще, наверное, подгузники. Уж не знаю, как там у старичков. У них, наверное, те же болячки, что и у нас, старушек, только вот от простатита мы не страдаем. Ну и ладно, бог с ними, с болячками. Гораздо важнее, чтобы Хуго был еще крепок духом. Впрочем, иначе он вряд ли бы отважился на путешествие, хотя он, вероятно, приедет, опираясь на руку своей стареющей дочери.

С тех пор как мне перевалило за восемьдесят, я постоянно мысленно благодарю детей за то, что они не лишили меня самостоятельности. Да и разве не проще всего было оставить меня жить там, где я живу? Я бы не вынесла жизни в доме для престарелых. Хуго же, напротив, никогда не жил один. После смерти сестры моей Иды за ним ухаживает дочь Хайдемари, и она своей опекой его совершенно избаловала. И почему только он не переехал ко мне еще несколько лет назад? Время-то наше на исходе, дражайший Хуго.

Все меньше остается людей, которые знали Альберта. Хуго — один из них. Брата уже услали в интернат, когда Хуго впервые появился в нашем доме.

На Рождество Альберт играл в школьном спектакле ангела, это был его первый сценический успех. Голос у него еще не ломался, и он, облаченный в белые одежды, пел «Сошед с небес» совершенно неземным дискантом. Когда он приехал на каникулы домой, мы только и делали, что играли в «Иосифа и Марию». Хульда, с которой мы давно уже перестали нянчиться, напоследок удостоилась чести изображать младенца Христа. Альберт был Марией, ангелами и волами, а я — осликом и Иосифом. При этом мы хохотали до слез, однако понимали, что все эти наши «игры» лучше держать в тайне от родни. Рождественская мистерия происходила на холодной крыше нашего дома.

Потом Альберт играл в школьной труппе Марию Стюарт, но тогда он уже стал, конечно, постарше. Наверное, это был его самый большой успех в жизни, и ему совсем не мешало, что с тех пор в интернате его звали не иначе как «Мария». Я между тем порядком выросла из нашего детского театра, и мы с Альбертом (я, впрочем — без особого восторга), а вместе с нами — и наши каникулы, спустились с крыши на землю. Тут Альберт нарядился в мое бальное платье и стал драмы декламировать. Мне, честно говоря, казалось, что братец уже несколько великоват для таких игр, но я пока оставалась его верным зрителем. Хотя, судя по тому, что из моего гардероба по-прежнему исчезали платья, обувь и украшения, Альберт, надо думать, продолжал репетировать в полном одиночестве перед зеркалом.

У нашего отца одна нога была короче другой и совсем не гнулась, что и уберегло его от призыва во время Первой мировой. Брат его погиб при Вердене, и папу, похоже, мучила совесть, так что обоих своих старших сыновей он воспитывал воинами, которые с помощью целой армии оловянных солдатиков разыгрывали жестокие исторические битвы. Другие родители в те послевоенные годы обычно покупали своим отпрыскам плюшевых зверушек. Не стану утверждать, что именно из-за такого воспитания Хайнер и Эрнст Людвиг пали на Второй мировой. Кстати, если б Милочка вышла за Хайнера, она овдовела бы гораздо раньше.