Прогулочки на чужом горбу - [35]

Но Кеннету, у которого достает и таланта, и привлекательности, чтобы обходиться без этих фокусов — он идет прямым путем и почти всегда добивается желаемого результата, — Кеннету не понять всю мощь и размах дарований Джой (и пусть остается в неведении). И тогда я прицепляюсь к Скотту — по моему мнению, он настоящее бревно. Еще более серое и невыразительное, чем я предполагала.

Джой говорила, что он не из тех, кто выставляет свои чувства напоказ, но что он окажется до такой степени деревянным, я не ожидала. И о том, что он одержим страхом, она не упоминала. А только страх может так накрепко сковать мускулы лица. Я заметила это сразу, как только он вошел в зал ресторана. Это не страх перепутать вилку или что-то в этом роде. В этом отношении он прошел хорошую школу в доме Маризы. Да и вообще все южане воспитаны куда лучше северян. Нет, его страх был более глубоким.

Ну и какая связь может быть между всем этим и моим сном?

Надеюсь, что никакой.

Я иду спать.

Сегодня, в среду, позвонила Джой — поблагодарить меня за сверхзамечательный вечер и сообщить, что Кеннет «как раз то, что тебе надо».

Для льстеца с большим стажем ее комплименты отличались необыкновенной сдержанностью, но я понимала всю трудность ее положения. Если она переборщит, расписывая достоинства моего мужа, у меня могут возникнуть подозрения, что она имеет на него какие-то виды.

Выбранная ею линия поведения пришлась мне по душе, и я, в свою очередь, решила придерживаться такой же, сказав Джой, что, по моему мнению, Скотт — «очень симпатичный человек» и «Кеннет не увидел в нем абсолютно ничего, что может произвести дурное впечатление на окружающих».

В течение нескольких секунд на другом конце провода стояла тишина. А затем послышался такой душераздирающий кашель, что можно было подумать, у нее открылся туберкулез легких.

— С тобой все в порядке? — спросила я, когда кашель утих.

— Д-д-д-да. Извини. Разговаривая с тобой, я грызла арахис, и кожурка застряла у меня в горле. Хлеба нет, так что приготовить на завтрак тосты я не смогла. В общем, по-моему, вечер прошел чудесно. Последний раз я была в Метрополитен-клубе еще маленькой девочкой.

— Да, обслуживание там хорошее.

— А что еще сказал Кеннет обо мне и о Скотте?

— Ничего. Разве мало? Ох, да, он считает, что ты тоже была великолепна.

— Правда? Ой, как ты меня обрадовала. А то я подумала было, что произвела на него плохое впечатление.

Она была в таком восторге, что я даже пожалела, что употребила это слово — «великолепна». В действительности Кеннет ничего подобного не говорил. Мне казалось, оно прозвучит нейтрально, а она, видно, решила, что иначе как с заглавной буквы его понимать не следует.

Джой — Мошенница Великолепная.

— Ну ладно, не пропадай, — сказала я, стараясь закончить этот разговор.

Опять пауза на другом конце. Я чувствовала, как она лихорадочно соображает. Ей не хотелось вешать трубку, не удостоверившись, что Кеннет поможет Скотту с работой. Ибо, видите ли, мне так повезло, что я живу на своей Семьдесят пятой улице, где стоят красивые дома и гуляют няни с колясками, в то время как она вынуждена изо дня в день видеть одних только нищих и наркоманов, дышать парами жидкости для выведения клопов, не говоря уже о том, что на завтрак ей приходится есть простой арахис.

Я молча ждала, а потом спросила:

— А сколько времени Франни будет еще читать рукопись Скотта?

— Неделю, — буркнула она.

— Ну, за это время он, может, и найдет что-нибудь.

— Человек его положения не в состоянии найти работу за такой короткий срок, — резко заметила Джой.

У нее сдают нервы. Лет десять назад она бы ни за что не позволила себе хоть чем-то выдать свое неудовольствие или отчаяние в подобной ситуации, если ей требовалось заманить в ловушку меня, да и вообще любую жертву.

Неужели Джой стала предсказуемой?

Если так, то скоро она превратится в обыкновенную побирушку (задолго до того, как ей стукнет пятьдесят). Я представила, как она, закутанная сверх всякой меры из-за вечных ознобышей на ногах, плетется по улице, бормоча себе под нос имена знаменитостей и волоча тележку с продуктами, и, должна признаться, эта картина доставила мне определенное удовлетворение. Однако я тут же устыдилась своих мыслей и отогнала их, подумав, что до этого Джой пока еще далеко. Нет уж, лучше представить, как она, благополучно женив на себе Скотта и переселившись вместе с ним в маленькую квартирку в трехэтажном доме в Куинсе, сидит летним вечерком на ступенях своего крыльца в окружении соседских ребятишек, зачарованно слушающих ее, и плетет бесконечное кружево сказки о тех давних временах, когда маленькие лягушки вроде нее превращались в немножечко порочных принцесс.

О нет, не этого я жажду.

Я хочу, чтобы она была мне обязана, бесконечно обязана.

Я хочу, чтобы теперь она служила мне.

Из того, что приводит меня в ужас, мне известно теперь по крайней мере одно. Боюсь, я не слишком добра. Боюсь, я жадна и злопамятна. Боюсь, что теряю к себе всякое уважение.

Если бы я была религиозна, я пошла бы в церковь, чтобы отогнать от себя греховные наваждения. Верь я в психоанализ я бы высказалась и забыла про все это. А если бы я умела писать портреты, я пошла бы в свою мастерскую и нарисовала Джой с клу ком змей вместо волос. Но я умею рисовать лишь фрукты, цветы и насекомых. Портреты я не пишу с той самой поры, когда в первый год своей жизни в Нью-Йорке ходила на занятия по рисунку с натуры в Студенческой лиге искусств.