Прогулка по висячему мостику - [38]

— Да…

Между Женечкой и Генкой действительно существовала какая-то очень прочная связь. Это ощущалось, что называется, за километр. Иру изгрызало любопытство, почему Женечка никогда не признавался Генке, что хорошо знает ее, при этом очень внимательно выслушивал эмоциональные рассказы последнего о ней. Ведь Женечка никогда ничего не делал просто так, в особенности, если дело касалось ее, Ирины. Это она твердо себе уяснила. Пришлось уяснить. Женечка заставил.

Он искренне радовался, тому, что его уловка сработала. А в том, что ситуация с Генкой — это какая-то Женечкина уловка, Ира не сомневалась. И вообще, он ведь просто мог уложить ее, глобально не выспавшуюся, вымотанную и действительно смертельно уставшую, спать, но он проделал с ней нечто, нечто в ущерб себе. Действительно в ущерб себе — он за эти три-пять минут, аж постарел на несколько лет.

Генка с Женечкой весело припирались, а Ира вдруг решила заново просмотреть свой сон про сожжение. В ту же секунду Женечка бросил на нее быстрый жесткий взгляд:

— Правильно придумала.

Ира переключилась на видение. Давненько она этого не делала, но усилий не потребовалось. Она почти мгновенно оказалась над толпой. Грубая ткань сдавила тело. Солнце слепит. Черный священник отчаянно горланит то молитвы, то проклятия. В общем, как всегда уже в который раз. Она даже не успела попытаться что-либо предпринять — все произошло само собой. Как всегда все то же самое только ранее не замечаемое. Священник в очередной раз взывал к небу. Луч солнца скользнул по его прикрытому черным капюшоном лицу. Ира и раньше все это видела, просто священник ее всегда мало интересовал, как самый малоприятный персонаж разворачивающихся событий…

Ира медленно приходила в себя, чувствуя полную апатию ко всему, и всеми силами держась в этом спасительном на данный момент состоянии. Она лежала в спальне, не помня, как туда попала, а из гостиной доносились голоса сцепившихся не на шутку Генки и Женечки.

— …Гаров! Ну ты и сволочь! Разве не мог…

— А разве я тебе говорил, что это не так?

— Не говорил, но и…

— Генка! Мог бы и сам догадаться. По крайней мере, зимой.

— Ты же, кажется, в курсе, что я слепой!

— В курсе.

— И рад радешенек!

— Есть немного. Знаешь — гарантия, что ты не будешь проявлять излишнюю активность.

Накладываясь на яростную перепалку Женечки и Генки, перед Ириными глазами хаотичным потоком всплывали яркие и четкие фрагменты ее жизни. То из раннего детства, то из времен гораздо более близких к сегодняшнему дню, но предшествующих началу работы над «японской визиткой». Во всех этих эпизодах то на заднем, то на среднем плане в поле бокового зрения мелькал Женечкин силуэт. Как и в случае с повторными просмотрами зимнего сна, Ира не сомневалась, что не сейчас себе это нафантазировала.

— Сам-то, небось, еще до ее рождения знал!

— Верно, Логинов. Знал. А как родилась, глаз с нее не спускал. Видишь ли, в отличие от тебя, я никогда не забываю, что все мои знания полная туфта, и умею не выказывать излишней прыти. А ты — нет.

— А со мной-то раз за разом, ой какой прыткий всегда!

— Отнюдь. Я никогда не проявляю ненужную инициативу, пока ты сам на меня не натыкаешься, и ты, между прочим, прекрасно об этом знаешь. Знаешь, что нельзя лезть со своими знаниями и умствованиями за пределы себя.

— Ага! Знаю, но не догадываюсь!

— К счастью, догадываешься. И не просто догадываешься, а полностью об этом проинформирован, но, к несчастью, имеешь склонность болтать и делать гораздо больше, чем следует.

— И что я сделал не того на этот раз?

— К счастью, пока вроде ничего лишнего, и это воистину поразительно! Впрочем, это не твоя заслуга.

— Ну да! Это всецело твое достижение!

— И не мое в том числе. Она сама от тебя удрала и сама нашла, когда посчитала нужным.

— Ага! Просто не догадывается об этом!

— Это ее сугубо личное дело. А твое дело в отношении всего, что не касается твоего сугубо личного, следовать золотому принципу: говорить и предпринимать ровно столько, сколько невозможно не сказать и не предпринять.

— Все же считаешь, что я переборщил, предложив…

— Если бы ты кинулся со своими идеями только теперь — решил бы, что изрядно перебарщиваешь.

— Женич, а ты не перебарщиваешь! Заставить ЧЕЛОВЕКА, я подчеркиваю, ЧЕ-ЛО-ВЕ-КА, пережить всю эту жуть еще раз!

— Генка! Ну откуда в тебе это слюнтяйское человеколюбие!?

— Да, Гаров, твое человеколюбие слюнтяйством ну никак не назовешь! Если твоему другу суждено умереть от рук палача — ты, Женич, становишься палачом, дабы сократить его мучения!

— Мог бы не напоминать.

— Извини! Не думал, что тебя это как-то заденет!

— Уважаемые человеколюбцы, смените тему, — сказала Ира, заходя в гостиную. Женечка с Генкой моментально осеклись и застыли с идиотским видом. — Чем зазря воздух сотрясать, лучше придумайте, за что мне в первую очередь хвататься: за особняк Радного, или за твою книгу, Женечка, или за новую, предложенную к разработке тобой, Геночка, коллекцию мебели, или бросить все и по многочисленным просьбам трудящихся заняться живописью, а?

— Браво! — Женечка аплодировал, а Генка все еще не мог прийти в себя.

— И вообще, я есть хочу.