Профессия – призрак - [33]

Если бы я убрался из Малвенора в ту субботу 18 августа (а я едва так не поступил), то избавился бы от жутких переживаний. Но я решил, что летом в воскресный день толпа посетителей будет еще гуще и лучше укроет меня от глаз Джеймса. К тому же я хотел в последний раз плотно поужинать, прежде чем снова пуститься в странствия по высокогорью Хайленд.

Я как раз отдавал должное обильному ужину, когда Уинстон явился попрощаться со мной. Мысль о моем скором отъезде сама по себе могла вернуть ему аппетит и хорошее настроение, но у него оказались в придачу и другие причины быть довольным…

— Видел ты этот цирк, продолжавшийся весь субботний день, дорогой Джон? Нам всем пришлось есть бог знает что, бог знает где. Но Джеймс собрал неслыханную выручку. Если такой ажиотаж продолжится еще неделю, отцу хватит денег отремонтировать юго-восточную башню, которая из-за бегства Трубоди так и стоит в развалинах. Папа очень любит эту башню — там на третьем этаже в один прекрасный весенний день родились мои сестрички. Мы переехали из тех помещений всего года четыре назад, когда после грозы рухнула крыша.

— Если интерес посетителей ослабнет, вы сами, Уинни, сможете сфотографироваться вместо меня — ведь на первом снимке головы нет.

Моя мысль очень позабавила Уинстона.

— Ну, тогда мне прежде всего надо похудеть! Но пока что отец воспрял духом, и все обитатели дома это чувствуют. Тете Памеле почти удалось его убедить, что Артур дал себя сфотографировать, чтобы обеспечить приток посетителей в Малвенор со всеми вытекающими отсюда благоприятными последствиями. Так или иначе, злоключения Трубоди и сердечный приступ у журналиста стали отличным довеском к рекламе. «Промышленник и журналист повержены эктоплазмой флибустьера». Неплохой заголовок, а? Не говоря уже о драматических комментариях к фотографии разбитого вдребезги ночного горшка. Я начинаю думать, что лучший пособник вранья — фотография. Даже та, которая создает у дураков полнейшую иллюзию реальности…

Некоторое время мы переходили от одного блюда к другому, отведывая от каждого и обмениваясь ничего не значащими словами. Уинстон восхищался моим аппетитом.

— Можно подумать, что ты насыщаешься впрок на неделю вперед, Джон!

— Жаль, что нельзя наесться впрок на месяц вперед! — смущенно признался я.

Мы спустились в погреб, где распили последнюю бутылку «Гиннесса», после чего, всячески выказывая мне свою симпатию, Уинстон ссудил мне два фунта стерлингов, которые сам выпросил у леди Памелы, и хотел подарить мне свои часы, но я воспротивился.

— Если я попадусь с этими часами, Уинни, скажут, что вы мне их подарили или, того хуже, что я их украл.

Уинстон, который об этом не подумал, поблагодарил меня за предусмотрительность. Потом, обняв меня в последний раз, набрался храбрости и один отправился в свою комнату. Я чувствовал, что он, конечно, огорчен, что мне предстоит покинуть замок, но все-таки еще больше обрадован.

У Уинстона, как у каждого из нас, были свои хорошие и плохие стороны. Достойный офицер, он был награжден Крестом Виктории за героическое поведение во время отступления из Дюнкерка [37], когда прорвался сквозь ряды солдат французского полка, пытавшихся отплыть раньше полка, которым командовал он сам; и в том же сороковом году, в разгар войны, Уинстону, удостоенному красной орденской ленты, суждено было погибнуть от несварения желудка. Упокой, Господи, его душу!

* * *

Растроганный прощанием с Уинни и с «Гиннессом», испытывая смутные укоры совести, причиной которых была отчасти моя последняя трапеза, я вдруг захотел перед своим исчезновением как-то отплатить лорду Сесилу за его гостеприимство. Правда, я привлек к нему драгоценных экскурсантов, но сделал это непреднамеренно, а стало быть, это не в счет. Все указывало на то, что мне следует в последний раз сыграть роль призрака, чтобы лорд Сесил мог извлечь из этого пользу, тем более что представление, которое я дам, совпадет с четыреста восемнадцатой годовщиной убийства Артура.

Что бы такое придумать, что произвело бы впечатление, но в то же время ничем не грозило моей особе и не потревожило бы ночной покой моих хозяев?

Я пошел в кухню поглядеть на стенные часы — они показывали один час ночи. Воскресенье 19 августа уже началось.

В буфетной мое внимание привлекли остатки иракских фиников, маслянистых, блестящих, и я из чистого гурманства съел один, потом второй…

Возле блюда с финиками лежала освежеванная заячья тушка — упитанный заяц дожидался, чтобы его превратили в рагу. Кровь животного слили в мисочку. Миссис Биггот наверняка добавила в нее немного уксуса, чтобы кровь не испортилась, — я видел, как однажды так поступила моя старшая сестра, готовившая кроличье рагу. Уксус не давал крови свернуться.

В былые времена, когда у любителей поесть, вроде Уинстона, кровь была слишком густая, цирюльники каждое утро впрыскивали им немного уксуса в вену, отчего, впрочем, у пациентов потом целый день бывало кислое настроение. В особенности, если цирюльник добавлял в уксус щепотку перца, чтобы усилить действие инъекции. Вот откуда пошли выражения: «уксусный вид», «не человек, а перец!»… Что вы уставились на меня, дорогие внучата? Шутка еще никому не принесла вреда.