Профессия — летчик. Взгляд из кабины - [14]

Второе дыхание

Это была первая медицинская исследовательская работа, в которой я участвовал. Моя задача была довольно простой: летать по приборам под шторкой «до упаду». Научная задача состояла в том, чтобы определить возможности летчика по выполнению длительных приборных полетов на одноместном истребителе. Эксперимент, естественно, проводился на двухместном учебно-тренировочном самолете УТИ МиГ-15. Контролировали мои полеты два инструктора, которые сменяли друг друга, а в качестве подопытного летал я один. Было запланировано шесть полетов, каждый продолжительностью по одному часу. Для истребителя подобная суммарная продолжительность полета представляет солидную нагрузку. Вот эту нагрузку и нужно было объективно оценить. Оценка производилась по моему физиологическому состоянию: до и после каждого полета врачи замеряли кровяное давление, пульс, дыхание, брали какие-то пробы. Уж не помню, какие именно, но химичили много и долго. Кроме того, оценку давали инструктора по качеству выполнения каждого полета. Работа меня заинтересовала, я пытался вникнуть в методику эксперимента, понять, как будет определена моя усталость из тех данных, которые получат в результате обследования. Мне охотно рассказывали все, что по мнению ученых врачей было доступно подопытному летчику. А спрашивал я не из простого любопытства. Меня как-то не устраивала роль кролика. Мне хотелось определить свою творческую роль в этом эксперименте. Ведь, в конечном счете, все делалось ради меня и для меня (летчика). Хотелось определить мои возможности по выполнению большого количества продолжительных полетов. Определить, какое количество полетов и какая суммарная их продолжительность допустимы с точки зрения моей безопасности. А от меня требовали только держать стрелки по нулям и покорно предоставлять себя в распоряжение хитрых приборов экспериментаторов. Я верил в могущество современных приборов и уважал науку и ее представителей, но мне непонятна была роль, уготованная в этом эксперименте мне. Я чувствовал, что могу дать больше, чем от меня требуют. Тем более что я был не просто летчик, а летчик-исследователь. Это были мои первые шаги в исследовательской работе, поэтому тогда я еще не имел готового мнения о том, как вести себя, но именно тогда родилась мысль о необходимости внимательно наблюдать за собой, направлять свой взор не только на приборы, но и в себя и сравнивать результаты этих внешних и внутренних наблюдений. Я не знаю какие результаты дали объективные исследования, проведенные в этом эксперименте. Врачи после завершения летного эксперимента уехали в Москву и обработку вели там (эксперимент проводился силами исследователей Института авиационной и космической медицины). Результаты оценки каждого полета инструкторами мне были известны. Оценки всех шести полетов оказались отличными, следовательно, по этому показателю невозможно было выделить полет, в котором усталость была наибольшей. Я же очень точно мог определить свое состояние в каждом полете. Понимая, что это очень важно для решения задачи эксперимента, я робко спросил ответственного исполнителя темы: «Евгений Алексеевич, а почему вы не спрашиваете, как я себя чувствую в каждом из полетов?» Вопрос, кажется, несколько смутил доктора, но он нашелся и сказал, что эксперимент должен опираться на объективные данные.

А то, что я ощущал, было очень интересно. В первом полете не все было гладко. Отдельные параметры отклонялись, так как не наладился еще нужный порядок распределения внимания. То есть в первом полете (вернее, в первой его половине) шла настройка организма, втягивание его в ритм предстоящей работы. Интересно то, что никто кроме меня этого не уловил: отклонения параметров не выходили за пределы отличной оценки, а некоторые и не отклонялись, но я-то знал, почему не отклонялись — я им не давал, но тратил на это гораздо больше усилий, чем тогда, когда втянулся. Второй и третий полеты шли «как по маслу». Усталость начала проявляться в четвертом полете, во второй его половине: тело заныло, стало неудобно сидеть, захотелось размяться, переменить позу. Утомилась и психика: для того, чтобы выдерживать режим, пришлось затрачивать значительно больше усилий, чем в предыдущих полетах. И опять это уловил я, и не уловили инструктора: отклонения не выходили за пределы отличной оценки. Различными в разных полетах и на разных их этапах были усилия, которые затрачивались на то, чтобы выдержать режим. Пятый полет начался трудно, но к концу вдруг полегчало, а шестой оказался таким легким, будто все началось сначала. Я оценил это состояние как «второе дыхание». Выражение это очень понравилось Евгению Алексеевичу и каждый раз, когда мы после встречались, он неизменно вспоминал об этом и напоминал, что использовал его в отчете. Нужно отдать ему должное: описание моих ощущений, которое я внес в донесение о полетах, он принял и использовал.

В дальнейшей же своей работе я с удивлением заметил, что врачи, проводя исследования, целью которых было выявление психофизиологических возможностей летчика по выполнению различных видов боевого применения, его субъективное мнение использовали редко. Возможно, виноваты были не столько врачи, сколько летчики. Летчики не привыкли откровенничать с авиационными врачами. Более того, при ежедневном столкновении с представителями авиационной медицины, который должен дать летчику разрешение на полет, у последнего часто возникает настоятельная необходимость, мягко говоря, не быть с ним до конца откровенным. У летчика легкий насморк, с которым, по его мнению, вполне можно слетать по тому несложному заданию, которое на сегодня ему запланировано. Но скажи об этом врачу и… прощай полеты. А если вчера были гости, и ты выпил бокал сухого вина, что ты не можешь сегодня летать? Но узнай об этом врач, и опять — прощай полеты. В общем, авиационный врач привык на откровения летчика не рассчитывать, а летчик привык не быть с ним откровенным.