Проект "Вервольф" - [19]

Мы сели за стол. Хельмут щёлкнул зажигалкой, подержал пляшущий огонёк над фитилями. Свечи затеплились, запахло растопленным воском, салфетки отбросили неровные тени на скатерть. Серые треугольники шевелились и меняли форму.

Шпеер положил руки на стол. Теперь он был без перчаток, и я сразу обратил внимание на сухие, жилистые пальцы с удлинёнными розовыми ногтями треугольной формы. В моих глазах это ещё больше добавило ему сходства с пернатым хищником.

— Как меня бесят эти щелкопёры, — Макс недовольно фыркнул, резко дёрнул головой, поправил галстук и воротник рубашки, блеснув перстнем с голубоватым кристаллом в виде черепа. — Вся страна трудится во имя Великой победы, а эти, — он яростно скрипнул зубами и еле сдержался, чтобы не стукнуть по столу, — пьют и гуляют без меры и совести. Богатые выродки!

Мне показалось, он метнул в меня злобный взгляд, но уже в следующее мгновение оберфюрер сидел как ни в чём не бывало, а лицо его снова дышало спокойствием и холодным безразличием.

Я только хотел спросить Макса, зачем он привёл меня в «Тевтонского рыцаря», как возле нашего столика появился одноглазый Людвиг с подносом в руках. Он поставил перед нами чашечки с дымящимся кофе, молча кивнул и удалился к себе за барную стойку.

Макс двумя пальцами взялся за причудливо изогнутую ручку, поднёс край чашки к губам, сделал маленький глоток.

— Мм! Вкусно! Хельмут, чертяга, где-то ещё умудряется доставать настоящий бразильский кофе. Вы знаете, Отто, фюрер недавно подписал указ о фиксированном продовольственном пайке для всех.

Я кивнул, хоть и понятия не имел о чём он говорит, и тоже пригубил напиток. Он и в самом деле оказался приличным на вкус. Во всяком случае, в разы лучше современной быстрорастворимой бурды.

— Проклятые русские! Упёрлись, как бараны! — Макс сделал ещё один глоток и вернул чашечку на стол, чуть дзинькнув донышком о блюдце. — Блицкриг в сорок первом провалился. Когда Наполеон уходил из России, самая низкая температура была минус двадцать пять градусов. Прошлой зимой она опустилась до минус пятидесяти двух. Такое в Московии бывает раз в полтора столетия. Вы думаете, это знак свыше?

Я пожал плечами и поспешил поднести чашку ко рту. Ещё не хватало мне разговоров о политике. Слишком скользкая тема, особенно с моим знанием дальнейшей истории.

А Шпеер тем временем продолжал:

— Русские надеются: морозы помогут им справиться с нашим духом, но в этом и кроется их главная ошибка. Подобные испытания закаляют и воспитывают нацию, она становится более крепкой. Мы не собираемся отступать, временные лишения и тяготы пойдут нам только на пользу. За зиму мы накопим силы, лучше подготовимся к наступлению и уже этой весной возьмём проклятый Ленинград. А там дойдёт дело и до Москвы. Вот увидите, Отто, в середине лета фюрер будет принимать парад победы, приветствуя наши доблестные войска на Красной площади.

Я снова кивнул, старательно изображая из себя патриота. Оберфюрер верил в то, что говорил, а я и не собирался его переубеждать. До победного мая было ещё далеко, вести сейчас пораженческие речи — означало подписать себе приговор. Да и не входило в мои планы просвещать нацистов. Мне бы понять, как я здесь оказался, и найти дорогу домой, а не лектором из общества «Знание» работать.

К тому же мне не давал покоя вопрос: зачем эсэсовец вытащил меня из дома. Я так его об этом и спросил, на что получил ошеломляющий ответ:

— Фюрер ждёт вас у себя в Бергхофе. У него возникли вопросы, касательно вашей научной деятельности. Мне поручили доставить вас туда.

— Когда поедем?

Шпеер встал, негромко скрежетнув стулом о кафельный пол, поддёрнул рукав указательным пальцем, посмотрел на часы.

— Сейчас.

— Но позвольте! Мне надо подготовиться, взять документы! — воскликнул я, чувствуя, как заколотилось сердце. К такому быстрому развитию событий я был явно не готов.

— Хочу дать вам совет, Отто, — Шпеер растянул губы в холодной ухмылке, — не стоит испытывать терпение фюрера. Он легко может сменить милость на гнев и тогда… — немец снова оголил зубы, и я заметил, какие у него острые, чуть выдающиеся вперёд и более длинные клыки.

— Хорошо, Макс, — я тоже встал из-за стола и посмотрел немцу в глаза. Сердце хоть ещё и отбивало чечётку, где-то внутри организма уже зарождалось глубокое спокойствие. Раз я не могу избежать этой встречи, незачем понапрасну тратить нервную энергию. — Мы поедем или полетим?

— Любопытство ещё никого не доводило до добра, — резко ответил он и чуть заметно дёрнул правой щекой.

«Контуженый или неврастеник, или и то и другое», — подумал я и полез за бумажником, вынул банкноту в десять рейхсмарок, положил на стол и по взгляду Шпеера понял, что не продешевил.

Мы оделись и вышли на улицу. Пока сидели в кафе, ветер стих, облака растворились в мазуте неба, алмазная пыль звёзд вкупе с бельмом луны посеребрили крыши и фонарные столбы.

Ожидание затянулось. Острые коготки мороза царапали щёки, щипали уши и нос. Ноги мёрзли в холодных сапогах. Я несколько раз поджал пальцы, словно пытался поскрести ногтями ледяные стельки. Не помогло. Тогда я сделал «уральскую стойку» — незаметно напряг мышцы тела. Кровь быстрее побежала по сосудам, стало теплее. Жаль, но с лицом этот фокус я проделать не мог. Представляю, как бы это смотрелось со стороны: стоит на крыльце штандартенфюрер и рожи корчит.