Проект «Сфинкс» - [3]

Сначала один раз.

Осторожно. Негромко.

Затем постучал сильнее, будто отбивал какой-то условный сигнал.

Мгновение — и глаза существа ожили: узкие зрачки неожиданно начали расширяться, словно попав в темноту, и в их зеркально-черной бездне вспыхнул огонь лютой ненависти.

Вайгель не успел отвести взгляд в сторону.

Слишком поздно.

Мир превратился в расплывчатую, туманную карусель: перед его глазами все поплыло, завертелось, закружилось. Потерялось чувство ориентации, словно он попал в какой-то водоворот необъяснимого хаоса, из которого нет выхода. Потом голову пронзила адская боль, сковавшая тело дрожащей судорогой. Казалось, в мозги насыпали дюжину острых гвоздей и хорошенько встряхнули — фееричный коктейль нечеловеческих страданий. В желудке появилась тяжесть, и кишки скрутило тугим узлом. Скорчившись, солдат упал на колени и выронил маузеровский карабин. Его тут же стошнило на пол.

Проблевавшись, Вайгель с трудом поднялся на ноги, снял перчатки, и, словно в замедленном сне, неуверенно поднес руки к лицу, не понимая, что с ним происходит. Даже не заметил, как обмочился.

Им овладело ощущение какой-то нереальности происходящего, всей этой липкой необъяснимой жути, в существование которой сознание отказывалось верить. Время словно замерло и остановилось. Как будто реалии двух разделенных миров, наделенные безграничной силой, сошлись вместе, коснулись его и открыли перед ним неизвестный проход.

Ганс поднял оружие и, пошатываясь, попятился к выходу, пытаясь на ходу передернуть затвор карабина. Мозг продолжал колотить по стенкам черепа, словно взбесившийся молоток. Ноги едва держали, став ватными.

— Убью, тебя, сука! — отчаянно запричитал он дрожащим голосом. Страх разбавился беспомощной злостью. — Убью, тварь! Убью! Убью! Убью!

Наконец рукоять затвора заняла нужное положение. Солдат остановился, прицелился и нажал на спусковой крючок.

Острый боек пробил капсюль патрона, воспламенив заряд, и пуля, пройдя спиральную нарезку ствола, с грохотом вырвалась наружу. Она с жадностью вонзилась в цель, но бронестекло оказалось ей не по зубам — на поверхности осталось лишь жалкое белое пятнышко. Вайгель будто не заметил этого. Передергивая затворную рукоятку, произвел еще несколько выстрелов, пока из ствольной коробки не выскочил опустевший магазин.

Выбоины от пуль расползлись по стеклу как маленькие насекомые, но в целом саркофаг остался невредим.

Когда сизый туман пороховых газов рассеялся, Ганс ощутил, что пульсирующая боль почти прекратилась, оставив легкое головокружение, тошноту и неясную пустоту. Окутала слабость — мягкая, как утренний сон.

Солдат глухо застонал и снова упал на колени. Силы покидали его.

Наступила тишина. Гнетущая, давящая, словно неподъемный груз, она с каждым ударом пульса погружала мир окружающих звуков в нечто чуждое и странное. Сквозь эту пелену Ганс отчетливо услышал неразборчивое и отрывистое бормотание, будто какой-то заика поселился в голове. Какофония, как эхо, прозвучала в глубине его подсознания и поглотила разум, становясь все незаметней и незаметней. Чужая воля растекалась по ровной глади человеческого сознания…

* * *

Лаборатория была оборудована по последним прогрессивным технологиям. На многочисленных столах находились различные микроскопы, анализаторы, спектрометры и прочие замысловатые приборы, в назначении которых мог разобраться только посвященный. Возле столов стояли небольшие стульчики с подвижными сидениями и телескопическими подъемными механизмами. Полки алюминиевых стеллажей были густо заставлены разнообразными сосудами: пробирками, ретортами, колбами — пустыми и чем-то наполненными, с наглухо закупоренными пробками. Везде царила стерильная чистота, освещенная множеством лампочек, свет которых отражался от водянисто-зеленой кафельной плитки стен и полов. И лишь красно-белый флаг с черной свастикой по центру, свисавший от потолка до пола, нарушал гармонию этого храма науки.

Над экспериментальным столом склонились двое мужчин в белых халатах и шапочках.

Один из них был брюнетом с небольшой проседью на висках. Высокого роста, с широкими плечами и крепкими руками. На первый взгляд определить его возраст было сложно — сорок, может, чуть больше; правильные черты лица, нос с небольшой горбинкой. В его серо-голубых глазах светилась смелость и сила характера, и лишь глубокая складка между бровей выдавала испытываемое на данный момент волнение.

Другой — пожилой толстяк маленького роста с короткой стриженой бородой, выглядывавшей из-под марлевой повязки — неподвижно сидел на стуле. Его лукавые глаза, почти скрывавшиеся под тяжелыми веками, были одновременно и проницательны и бесстрастны. Этакая помесь хорька и греющейся на солнце ящерицы. Минуту назад он капнул какую-то мутную жидкость из мензурки на стеклышко, сунул в микроскоп, подкрутил кремальеру и теперь наблюдал за происходящим через окуляр.

Толстяк оторвал взгляд от микроскопа, снял повязку с лица и трясущимся пальцем поправил очки в золотой оправе.

— Это… это просто поразительно, Эрих… — медленно, запинаясь на каждом слове, проговорил он. Приподняв шапочку и вытерев тыльной стороной ладони испарину на лбу, толстяк продолжил с нескрываемым восторгом: — Я, честно говоря, и не надеялся, что нам удастся сделать это. Сплошная полоса неудач меня чуть с ума не свела… Но я верил! — Он поднял руку и пророчески потряс указательным пальцем в воздухе. — Всегда верил, что наши усилия не пропадут даром!