Проект Россия. Третье тысячелетие. Книга 3 - [35]

Европейцы могут называть цивилизацию ацтеков кровожадной за то, что те каждый год совершали многотысячные человеческие жертвоприношения. Себя европейцы считают человеколюбивыми (гуманистами), хотя их система каждый год убивает несколько миллионов человек (аборты). Вся разница в возрасте убиваемых и в способности защищаться. Ацтеки убивали взрослых, имевших возможность для спасения. Человек мог избежать плена, и даже будучи плененным, имел шанс убежать. Гуманисты оправдывают мучительную смерть неродившихся младенцев, у которых нет ни единого шанса избежать приговора.

Гуманисты прикрываются законом, постановившим не считать этих младенцев за людей. У ацтеков тоже был закон, согласно которому пленных не считали за людей. На каком основании гуманный закон считается правильным, а закон ацтеков неправильным? Мы не видим иных оснований, кроме одного — гуманисты оказались сильнее ацтеков. Будь соотношение сил обратным, восприятие правильности законов было бы другим.

Тот факт, что одна система с позиции другой оценивается крайне негативно, ничего не меняет. Как бы ацтекам гуманизм ни казался плох, для самих гуманистов это ничего не значит. Члену системы сама система не может казаться плохой. Он будет ругать частности, но не выступит против фундаментальных установок — мировоззрения своего общества.

Например, член потребительского общества способен призывать к борьбе с пороками и стремиться сделать жизнь лучше, по умолчанию предполагая: все это должно произойти в рамках материализма. Если даже ему доказать, что пороки, против которых он протестует, следствие материалистического мировоззрения, и допустим, он поймет, все равно предпочтет жить с этими пороками, а не отказаться от них.

Что из того, что землю заселят люди запредельного вида и со странной шкалой ценностей? Возникнет новый тип общества. Люди-кошки будут ловить и мучить людей-мышей для своего удовольствия. Не надо всплескивать руками: по большому счету это ничем не отличается от сегодняшнего убийства младенцев, совершаемого женщинами ради своего благополучия. (Если мужчина понуждает женщину к аборту, он как минимум соучастник убийства, как максимум организатор).

Если рассуждать объективно, и то и другое действие лежат в одной плоскости — смерть одного ради блага другого. Этим правилом пропитана вся человеческая история. Меняются форма и мотив, но не суть. Все так при условии, если в новой ситуации предполагается сохранение общества. Любую трансформацию, даже самую непривычную, можно понимать как эволюцию. Чем обернется эволюционный процесс, предсказать нельзя.

Факт превращения человека в нечеловеческое существо для материалиста не повод для тревоги. Все течет, все меняется, какие проблемы? Были клеткой, потом обезьяной, затем гомосапиенсом. В будущем станем каким-нибудь гомокомпьютером. Для атеистов в этом и заключается эволюция.

Повод для беспокойства возникает, если развитие системы противоречит идеалам материализма — построению земного рая. Какой человек будет жить в раю и какой это будет рай — вопрос второго порядка. Главное, там будет жить человек, форма которого соответствует его эпохе. Материалист серьезно озадачится проблемой, если увидит неприемлемые для себя последствия. Если осознает: развитие ситуации в логике материализма ведет к исчезновению человека в принципе.

Глава 17

Зверь

Прогресс есть следствие природы человека, стремящегося к лучшей жизни. Стремление к благу неистребимо, и потому его нельзя понимать злом. В зло прогресс превращается, когда его скорость опережает возможности человека, что приводит к утрате контроля над процессом. Сегодня технические средства развиты сильнее, чем осознание мировоззренческих целей, этими средствами достигаемых. Чем больше будет развиваться система, тем больше человек будет зависеть от нее. Не за горами время, когда ситуация перевернет систему с ног на голову.

Естественное потребление порождает одну скорость прогресса, искусственное — другую. При естественной скорости потребления ключевая величина — человечество. Прогресс подчиняется ему. При искусственной скорости наоборот, прогресс становится ключевой величиной. Он перестраивает человечество под себя. Смыслом жизни подспудно понимается гонка за удовольствиями, образуя культ денег. Человеческая индивидуальность выражается через объем потребления, что приводит к качественному изменению общества.

Мировая политика в таком обществе сводится к рынкам и сделкам. Государства обсуждают не идеи, которые суть ледоколы генерального курса, а технические условия торговли, курсы валют и объемы добычи ресурсов. Все послушно плывут в коридоре, пробитом ледоколом материализма. Вопрос: куда ведет этот путь и почему нужно плыть именно этим туннелем, на уровне государственной власти не ставится.

Рассматривая человечество как целое, мы видим: социум стремительно деградирует, материально-техническая часть прогрессирует. Человечество опускается на уровень обезьяны, но с одной существенной поправкой: новые дикари оказываются не в естественной, а в искусственной природе.

Сегодня у общества нет единой цели. Современный человек представляет собой новый тип дикаря, живущего в искусственной среде города на высоте нескольких метров над землей. Судя по масштабу мировоззрения, это обезьяна. Тот факт, что она в костюме и побрита, ничего не меняет. Теоретически настоящую обезьяну можно побрить-помыть-надушить, почистить зубы, одеть в костюм и научить плясать. Но ее нельзя подвигнуть к осмыслению мира, а значит, к умению отвечать на его вызовы.