Проект "Ковчег". Зима 41-го. - [66]

Как ни странно на следующий день Сашка проснулся в прекрасном настроении. Раны не болели, даже лицо не дергало, да и обида куда-то делась, как будто ее и не было. Ну не навестили его и что? Значит, не смогли. Все находятся на службе, все люди подневольные. Да и даже если просто не захотели мир не перевернется. Был он один, один и останется, ничего страшного. Единственное, парень совсем не помнил, как ушел Волков и о чем еще они с ним говорили. Да и ладно. Вспомнит. А сейчас надо попробовать встать. Хорош уже лежать, надоело!

Сашка аккуратно, опираясь на здоровую руку, приподнялся и сел на кровати, свесив ноги на холодный пол. Простреленный бок дернуло болью, но тут же отпустило, голова слегка закружилась. Парень медленно, держась рукой за металлическую спинку койки, встал на ноги и прислушался к себе. Терпимо! Голова кружится, чувствуется слабость, но боли нет, да и шевелиться в таком состоянии вполне себе можно. Только вот босые ноги мерзнут. Сашка оглядел палату и увидел тапочки, стоящие у тумбочки. Осторожно сделав два шага, он затолкал ступни в тапки и, шаркая, направился к дверям. На лбу выступила испарина, все-таки ходить еще тяжеловато. Но и лежать нет никаких сил.

А в коридоре кипела жизнь. Туда-сюда сновали раненые и незнакомые парню медики. С лестницы тянуло ядреным махорочным дымом, и раздавался громкий заразительный гогот вперемешку с забористым, задорным матом- кто-то под самокрутку травил анекдоты. Сашка, отдыхая, прислонился спиной к прохладной стене. Дышалось тяжело, но головокружение прошло. У проходящего мимо мужчины лет сорока с перемотанным бинтом носом и загипсованной рукой поинтересовался:

— Товарищ, не подскажете, где здесь туалет?

— В конце коридора. Не ошибешься, — махнул тот на ходу здоровой рукой себе за спину.

— Спасибо.

Мужчина ничего не ответил, продолжив свой коридорный променад. Сашка пожал плечом и отлипнув от стены пошкандыбал в указанном направлении. Пока добрался до нужного ему помещения, отдыхал еще дважды. Обратный путь дался еще тяжелее. Весь мокрый от пота, но довольный путешествием заполз к себе в палату, где на него тут же с упреками накинулась Светлана Георгиевна:

— Ранбольной, Вы что себе позволяете?! Вас только вчера доктор спасал, а Вы на следующий же день нарушаете постельный режим! Я буду вынуждена сообщить о Вашем поведении Аристарху Федоровичу! — ругаясь, она подскочила к парню и помогла добраться до кровати, на которую Сашка, обессилев, буквально рухнул.

— Спасибо, — выдохнул он, переводя дух.

— Что спасибо?! Что спасибо?! — кипятилась медсестра, — А если раны откроются?! А мне отвечать за Вас!

— Не откроются, Светлана Георгиевна. Извините, надоело лежать. А сегодня чувствую себя просто отлично, вот и решил пройтись, — примирительно сказал Сашка. Не смотря на то, что уколы она делала больно, женщина Светлана Георгиевна была очень хорошая и добрая, и обижать ее парню не хотелось.

— Извинтите его, — остывая, буркнула медсестра, переходя на ты, — себе же хуже делаешь!

Сашка не стал продолжать это пустое пререкание, переведя разговор:

— Светлана Георгиевна, а женское отделение тут далеко?

Медсестра возмущенно и удивленно воззрилась на парня:

— Нет, ну ты посмотри на него! Еле как до горшка дошел самостоятельно, вспотел весь и запыхался, а уже женское отделение ему подавай! — выдала она. Сашка покраснел:

— Да Вы не так меня поняли. Мне просто узнать надо…

— Нечего тут узнавать! — перебила его медсестра, — Нет, у нас женского отделения!

Как же, так?! Неужели Волков его обманул, чтобы успокоить?! Или этот разговор ему привиделся в бреду?

— А мне вчера сказали, что есть.

— Отделения нет, палаты есть. Зачем тебе?

— Светлана Георгиевна, — Сашка решил добить этот вопрос до конца, не смотря на воинственность женщины, — а не могли бы Вы узнать, где лежит Воскобойникова? Мне очень надо! — и он умоляюще посмотрел на пожилую медсестру.

— Зазноба? — голос женщины смягчился.

— Нет, что Вы! — еще сильней покраснел парень, — просто мы из одного экипажа. Нас вместе ранили. Я думал, ее убили. А вчера узнал, только ранили. Нас вместе тогда ранили, — сумбурно пояснил он, — мне сказали, что она в нашем госпитале. Мне ее навестить надо!

Светлана Георгиевна пристально посмотрела на парня, но увидев, что тот действительно переживает за знакомую ему девушку оттаяла:

— Ладно узнаю. Говори фамилию, имя, отчество и год рождения.

— Воскобойникова Зинаида. А отчество и год рождения не помню, — он просматривал личные дела курсантов, но вот отчество и день рождения Зины не запомнил.

— Эх ты, кавалер! — усмехнулась женщина.

— Я не кавалер! — буркнул Сашка, ему стало неудобно, что Светлана Георгиевна считает, что Зина его девушка, — И вообще, у нее жених есть! А потом, вспомнив чей-то предсмертный крик в эфире, во время боя, добавил тихо: — Если не погиб.

Медсестра тяжело вздохнула:

— Хорошо, узнаю. Только посещение если Аристарх Федорович разрешит! — строго предупредила она.

— Конечно, Светлана Георгиевна. Спасибо.

Белый пушистый снежок, неторопливо кружась, медленно опускался на мостовую, тихонько поскрипывая под сапогами. Ида под руки с Исой и Алексеем молча и не спеша, шагали по улочкам Москвы. Ей было хорошо и спокойно рядом с этими сильными парнями. Так спокойно она не чувствовала себя давно, пожалуй, с того самого времени, как они с папой уехали из Москвы в Западную Белоруссию. Жизнь в довоенном Белостоке сложно было назвать безмятежной, а потом и вовсе началась война. Поспешная эвакуация, страшная смерть любимого человека, переживание за оставшегося где-то там, в тылу у немцев отца, за маму, бабушку и брата, живущих сейчас в Тамбове, этот беспощадный калейдоскоп событий заставил ее замкнуться в себе, собрав волю в железный кулак. И вот в блокадном Ленинграде, рядом с уверенным в себе, таким надежным, несмотря на молодость, Александром и веселой, немножко легкомысленной Зинаидой она начала оттаивать. И тут этот воздушный бой. Ей было страшно, очень страшно! Нет, не от того, что ее могли убить, к смерти она была готова. Ей было страшно от собственного бессилия, от того, что она ничего не может сделать и остается только метаться по салону вертолета, успокаивая плачущих детей и надеяться, что все будет хорошо. А кидало их не слабо, хорошо еще, что Саша еще на земле закрепил носилки с лежачими.