Продавец погоды - [39]

Он пошмыгал носом и уткнулся в свой кубок.

— Если мы хотим идти, это надо делать сейчас, — наконец решил Фарбелоу. — Именно сейчас его состояние — лучше не бывает. Он удовлетворен той дозой, которую я ему вколол, но еще не успел раствориться в своих снах. Если нам повезет, мы сможем даже попасть в промежуток ясного сознания… Впрочем, он все равно реагирует не так, как остальные люди. Пойдемте, чего откладывать. Джеффри, ты покрутишь нам этот проклятый ворот? Только вот еще что: спустимся мы с Салли, а ты останешься наверху. Ты должен пообещать не идти за нами. Я ведь знаю, какой любопытной бывает молодежь. Я полагаюсь на твое честное слово.

— Я обещаю, — сказал Джеффри.

Крутить ворот оказалось куда труднее, чем мальчик мог себе представить. В деревянных колесах и осях, очевидно, было очень большое трение, и Джеффри мог только поражаться силе воли Фарбелоу, заставлявшего свое старческое тело раз за разом совершать эту, несомненно, непосильную для него работу. Джеффри крутил и крутил, и наконец огромная каменная плита поднялась. В черноте провала Джеффри увидел начало лестницы.

— Здесь довольно круто, — предупредил Фарбелоу. — Я покажу дорогу.

Через миг они с Салли скрылись во мраке.

Джеффри болтался вокруг колодца, пока не пришел Мэддокс. Пони, словно зная, куда подевалась его хозяйка, отогнал мальчика прочь и даже попытался спуститься по лестнице. Но почувствовав на первой же ступеньке бесполезность этого занятия, застыл напротив провала, глядя в темноту, будто кошка, сторожащая мышиную норку, или как влюбленный, не отрывающий взора от балкона своей дамы сердца. Джеффри оставил его за этим занятием.

Проходя мимо домика мистера Фарбелоу, Джеффри решил поглядеть, что там внутри. С крыльца он прекрасно видел Мэддокса, застывшего словно чучело в музее. Пони наверняка зашевелится, как только кто-нибудь появится на лестнице. Желтая дверь была приоткрыта, в прихожей валялся всяческий хлам — только-только места, чтобы пройти. Пахло сыростью и пылью, как иногда в домах, где давно не убирали. На втором этаже располагались две комнаты: одна — пыльный чулан, другая — симпатичная комнатка с розовыми обоями и двумя кроватями. Внизу Джеффри обнаружил кухню с газовой плитой, на которой не готовили, казалось, целую вечность. А напротив кухни находилась комната, которую искал Джеффри.

Это была комната, где жил мистер Фарбелоу, и где он держал свои вещи. Вдоль стен на полках стояли длинные ряды бутылочек с какими-то лекарствами. Рядом — картонные ящики со всякими штуками, на вид, медицинского назначения. Большинство книг было по фармакологии и медицине. На одной из полок стопкой лежали номера «Фармацевтического журнала». Из мебели в комнате стояли потертый диван, на котором, похоже, спал Фарбелоу, большой стол и стул с прямой спинкой. На столе стояла фотография полной улыбающейся женщины с черными волосами, собранными в узел. Рядом лежали два словаря — латинско-английский и англо-латинский. a посередине — бухгалтерская книга. Последняя запись в ней гласила:

Морфий 6 г.: Очень беспокоен. Совсем не хотел со мной разговаривать, все бормотал что-то себе под нос. Несколько раз воскликнул «Quamdiu»,[10]и однажды «Regem servari dum infantem»,[11]так мне кажется. Мне начинает казаться, что речь его менее четкая, чем раньше. Надеюсь, это не плохой симптом, но в книгах ничего об этом не нашел. Вдруг его что-то обеспокоило, и он почти встал на ноги. Но тут же впал в транс. Снаружи я услышал громкий раскат грома, а когда вышел наверх, увидел грозовое облако, исчезающее над восточными холмами. За последние несколько месяцев с ним ничего подобного не наблюдалось.

Джеффри выглянул в окно. Мэддокс не сдвинулся с места. Остальная часть книги была заполнена короткими записями, шедшими через день — иногда просто дата и доза. На одной из полок Джеффри нашел еще четыре таких же книги с похожими записями, а под ними — настоящий дневник с напечатанными на каждой странице датами. Первая половина года оказалась почти пустой: только редкие фразы о посещении могилы К., но запись от 17 мая была значительно длиннее.

Произошло нечто совершенно поразительное, о чем я хотел бы рассказать. Пошлой весной К. посадила в Лантони вишню. — так гласила надпись на ярлыке. Она частенько говаривала, уже после того, как доктор Н. сообщил нам плохие новости, что ей не суждено увидеть, как расцветет ее деревце. И однако во время нашего последнего визита, как раз перед тем, как она легла в больницу (а из-за магазина мы могли приезжать сюда только по выходным), вишня зацвела, но странными зелеными цветами. Стоял октябрь, а по всем правилам вишня должна цвести в конце апреля, и цветы ее должны быть белыми. Мы смеялись и плакали, и думали, что в питомнике перепутали саженцы. Но когда я приехал туда в прошлом месяце (я не мог заставить себя приехать раньше), деревце цвело снова — большие белые пушистые цветки, словно застывшие облака густого пара. Вероятно, следовало обратиться к ботаникам, но мне казалось, это будет святотатством по отношению к дереву К. Вместо этого, полагая, что разгадка таинственного поведения вишни кроется в почве, я взял с собой в город немного земли для анализа. Я провел анализ самостоятельно, и либо сошел с ума, либо там полным-полно золота!