Проданная чернокнижнику - [2]

Своих детей у них четверо, причем все мальчики. Старший из них — Товер, мой ровесник, — невзлюбил меня с первого дня. Иногда его насмешки не задевали, иногда загоняли в сарай под самую крышу. Товер порою был жесток, но я никогда не жаловалась дяде Лауру — знала, что без того многим ему обязана, и не хотела добавлять проблем.

А вот у меня проблемы множились. И с каждым годом все сильнее.

Дома Товер еще сдерживался, но вне двора давал себе волю. Я избегала его, отбивалась, когда чувствовала, что могу это сделать, и боялась названого брата все больше. С годами его взгляд становился лишь злее, опаснее — как у дикого зверя. Тело его наливалось силой. Но не той, что может защищать, а той что разрушает все, к чему прикасается.

Когда нам обоим исполнилось по пятнадцать, Товера, как и всех парней его возраста, призвали в гарнизон. Тетя Шида плакала, собирая вещи, дядя Лаур успокаивал жену и наставлял сына, младшие носились по двору, сражаясь на ветках. Я же внутренне ликовала, предвкушая три спокойных года. И они действительно оказались такими. А потом Товер вернулся.

В день, ставший для меня роковым, я отправилась в лес за папоротником. Покинула город, перешла гнутый мост-луку и нырнула в ласковую тень деревьев. Осеннее солнце пригревало по-летнему тепло, ветер играл в кронах, иногда срывая и кружа пожелтевшие листья. Все вокруг дышало умиротворением и спокойствием. Но только у меня на сердце спокойствия не было. Я часто озиралась, вздрагивала на любой резкий звук и опасливо поглядывала через плечо.

Товера и его дружков я заметила почти сразу. Не думая, отбросила корзину с собранным папоротником, и побежала. Возможно, будь Товер один, я бы попыталась одолеть его. Но их трое. Трое рослых широкоплечих мужчин, и я им точно не соперница.

Меня нагнали быстро. Схватили и принялись толкать один другому, будто играя. Снова и снова, и снова — пока голова не закружилась, а сердце от страха не забилось где-то в горле. Я вырывалась, пыталась отбиваться, но все впустую. Когда жуткая карусель остановилась, я оказалась в руках Товера. Заглянула ему в глаза и внутренне содрогнулась, увидев в них звериный голод.

Товер ухмыльнулся. С силой впечатал меня в шершавый ствол дерева и впился губами в мой рот. Сильные руки дернули ворот платья, с треском порвали его. Я задергалась, точно птица в силках — отчаянно и сильно. Даже сейчас, пойманная, я не собиралась сдаваться.

Смазанное движение я заметила краем глаза, а в следующий миг Товер отлетел. Его друг — тот, что всего несколько минут назад гоготал над моими попытками высвободиться — кинулся на Товера с кулаками. Следом за ним в драку влез третий парень. Они сцепились, будто звери. Рычали, били друг друга наотмашь, промахивались, словно ослепленные яростью, и били снова.

Оторопь недолго держала меня в тисках. Едва поняв, что обо мне забыли, я побежала обратно. Не оглядываясь, не думая, что произошло, и почему приятели сцепились. Против обыкновения, я решила рассказать о случившемся дяде Лауру. В этот раз мне повезло, но кто знает, не захочет ли Товер довершить начатое? Я боялась.

Однако дома дяди не оказалось. Тетя Шида, занятая младшими, слушать меня отказалась. А потом домой вернулся сам Товер. Злой, с разбитым лицом, хромающий. Он тоже решил не молчать. Вот только рассказал Товер не о гнусности, которую едва не совершил — вместо этого он обвинил меня в шельмовстве. Будто это я подговорила его друзей напасть на него. Тетя Шида поверила сыну. Следом за ней — дядя Лаур. Мне же не поверил никто. И даже рваный ворот платья не помог отстоять правду.

На следующий день дядя Лаур подошел ко мне и сухо бросил, что продал меня чернокнижнику. Помню, когда страшная фраза только прозвучала, я не поверила в ее правдивость. Ну не мог дядя так со мной поступить! Не мог! Пусть дочерью ему я не стала, но работала честно, да и тете Шиде помогала исправно. Не гуляла, не роптала — да что там! Два года назад дядя даже обмолвился, что начал приглядывать мне жениха. А теперь такое… Продал? Как невольницу? Но разве такое возможно?

Как оказалось, да. Если бы только я успела выйти замуж, у дяди не осталось бы надо мной власти. Но пока я живу в его доме, ем его хлеб, я принадлежу ему. Приемная, принятая, чужая… Он мог меня продать. И он это сделал.

Вернувшись к границе города, — я поняла это по цокоту копыт о каменный мост, — всадники остановились. Сняли меня с седла и заставили забраться в крытую повозку. Ветер в ней ощущался слабее, но звуки доносились отчетливо. Повозка качнулась, когда кто-то забрался на облучок. Щелкнули поводья, и мы тронулись. Ехали быстро, словно мужчины торопились закончить работу — доставить чернокнижнику его собственность и получить обещанную плату.

Теневое поместье находилось в нескольких часах езды на север. Это я знала от дяди Лаура, а тот от своего приятеля, что ходит обозами до самой столицы. Само поместье мало кто видел — оно стоит вдалеке от основного пути, а сворачивать на дорогу, ведущую в угодья чернокнижника, храбрецов не находилось. Правда, поговаривают, что видели слуг, работающих там. Все как один мрачные, молчаливые. Все глядят искоса, хмуро — словно и неживые вовсе.