Процесс Жиля де Рэ - [17]

Я говорил о его инфантильности. В конечном счете, именно в этих инфантильных повадках — самым безумным, невероятным образом, — он сумел воплотить тот феодальный дух, который во всех своих проявлениях был преемником игрищ берсерков; он был привязан к войне, и связь эта выдавала его вкус к беспощадной похоти. Он не находил себе иного места в мире, кроме того, что давала ему война. Только общество, погрязшее в феодальной войне, могло воздать по заслугам тому избранному, которому ничего не оставалось, кроме как до предела исчерпать последние остатки своей избранности. Не только тщеславие его было уязвлено, но и пристрастиям повредила настигшая его немилость. Изнуренный феодальный мир забраковал его. Казалось, что он еще богат, но на его имущество с самого начала было наложено заклятье. Одно отличало его от этих несчастных сеньоров, готовых довольствоваться тем, что у них осталось. Никогда, даже под угрозой смерти, этот благородный избранник не способен был принять жизнь, которая больше не очаровывала бы его.

В трагедии Жиля де Рэ с самого начала различимы подавление и удушье. Речь здесь не идет о том, чтобы восхищаться этим несчастным или сострадать ему. Но трагедия произошла тогда, когда условия, от которых зависела жизнь привилегированного сословия, исчезли. Исчезло то, чем жил феодальный мир. Удушье, о котором я говорю, становится невыносимым. В то же время в замках появился запах смерти. В башнях Шантосе и Машкуля высыхали или разлагались трупы (с. 100–103). Эти замки представляли собой огромные сооружения из камня, внутри которых, вероятно, находились недоступные или почти недоступные тайники, идеально подходившие под склепы. Крепости были зримыми символами — или алтарями — старинных феодальных войн, богами которых все еще оставались наши сеньоры. Эти войны требовали опьянения, сумасшествия, исступленности от тех, кто посвятил им себя с рождения. Война бросала на приступ, а порою душила мрачными, неотвязными мыслями. Игра, олицетворенная этими замками, должна была быть сыграна до конца: обладателям и обитателям крепостей нелегко было отделаться от своего имущества. Они смогли бы это сделать, если бы сумели отвергнуть дух, воплотившийся в крепостных стенах. Тот, кто, подобно Краону, удачно действовал в собственных интересах, распоряжаясь своим состоянием при помощи расчета и буржуазной алчности, мог, если бы пожелал, выйти из игры. Но тот, над кем властвует интерес, уже преступил черту: он вовлечен в некий труд, он порабощен. Напротив, Жиль де Рэ со всей страстью шел наперекор событиям, упрямился, упорствовал до конца.

Падение Жиля де Рэ отличалось похоронным великолепием.

Его преследует неотвязная мысль о смерти; мало-помалу этот человек погружается в загробное одиночество, погрязнув в злодеяниях, наедине со своей гомосексуальностью; посреди этой глубокой тишины его преследуют лица мертвых детей, которых он оскверняет омерзительным поцелуем.

Посреди таких декораций — замков и могил — падение Жиля де Рэ обретает черты театрализованной галлюцинации.

Мы не можем судить о душевном состоянии этого монстра.

Но именно эту комнату, где на него пристально смотрели отрезанные детские головы, он однажды утром вдруг решился покинуть и пойти по деревенским улицам — улицам Машкуля и Тиффожа.

Можно ли придумать для долгой, невыносимо долгой галлюцинации более тяжкую истину?

Фигура Жиля де Рэ связана с этим трагическим видением. Оно имеет отношение к окончательной его опале после падения Латремуя.

Оно соотнесено с этой опалой так, что наряду с личной трагедией Рэ обнаруживается трагедия мира, к которому принадлежал этот кровавый монстр и который пронизан, от берсерков до Шарлюса[19], жестокой ребяческой глупостью. В конечном счете феодальный мир невозможно отделить от чрезмерности, которая есть принцип всех войн. Но королевская политика, политика интеллекта лишает его этих черт. Интеллект, или расчет, чужды благородству. Вести расчеты и даже размышлять неблагородно, и ни один философ не сможет воплотить в себе сущность благородства. Эти истины, высказанные по поводу Жиля де Рэ, обладают как раз тем преимуществом, что относятся к порочному истоку его жизни. Трагедия с неизбежностью порочна, и чем она порочнее, тем подлинней.

Добавим сюда принцип, который, будучи презираем, не становится от того менее весомым: без благородства, без существенного для благородства отказа от расчетов и рефлексии не было бы трагедии, остались бы лишь рефлексия и расчет.

Наконец я могу сказать, что трагедия Жиля де Рэ, осмысленная как трагедия посредством тяжеловесных размышлений, рефлексии, в которой постигается мир, от рефлексии отказавшийся (и даже сделавший этот отказ исходным пунктом для себя), что это трагедия феодализма, трагедия благородного сословия.

Но что означает такое утверждение?

Что не будь Жиль глубоко проникнут глупостью, руководившей этим резким отказом и упорядочивавшей его, не было бы и трагедии.

Мы не отдаляемся от Жиля де Рэ. Наши размышления лишились бы смысла, если бы мы отвлеклись от этого персонажа и обагрившей его крови. Но если правда, что лишь воплощенный в нем феодальный дух делал его фигуру трагической, то в этой трагической игре, бесспорно обладая неоспоримым,